Дмитрий Ридигер - Узники равновесия

А вы сидите, полностью расслабившись, и ловите себя на мысли, что даже не подозревали ранее – оказывается можно так расслабиться, полностью и без оглядки. Сидите и просто ждете момента откровения, который неотвратимо накатывается вместе с волнами, уже не кажущимися равнодушными. И всей кожей чувствуете, что океан уже готов поделиться с вами этим откровением…

Но тут проводник легонько трясет вас за плечо и деликатно указывает на солнце, уже прикоснувшееся к горизонту. А затем на незаметно подкравшийся прилив, волны которого уже начали на излете осторожно трогать кроссовки. И вы неожиданно легко соглашаетесь, мгновенно осознав, что – нет, не сегодня, не в этот раз. И подхватив бутыль, уже давно переливавшуюся через край, идете за проводником. Который иногда просто оборачивается, иногда помахивает ладонью, указывая направление – но в целом почему-то ведет себя так, словно вы близкие родственники.

А по возвращении в деревушку еще двое мужчин подходят к нему и, перекинувшись парой слов, тоже почти неуловимо расслабляются, меняя выражение темных глаз, и все трое провожают вас к машине словно двоюродного брата, приезжавшего погостить.

А уже у самой машины проводник вдруг достает из кармана маленький кожаный кубик, сантиметр на сантиметр, с кожаной же тесемкой, привязанной к одному из углов. И молча вручает, закрыв вашу ладонь своими и недвусмысленно показывая, что это подарок, и за это платить нельзя – потому как кощунство. И отвечает на ваш недоуменный взгляд предельно просто и искренне:

– Приезжай еще.

И мягко улыбаясь, прощается. Как с родственником. Двое его спутников – тоже, деликатно придержав вас под локоть, усаживая в машину и вежливо закрыв вам дверь. А потом дружно вскинув руки в прощальном жесте – эдаком плавном, легком и чуть небрежном, словно расстаются с вами всего на неделю.

И вот они уже идут к местному кафе, освещенному пыльными лампочками на толстом проводе, кривовато и легкомысленно перекинутом через козырек деревянной веранды. И уже через пару шагов, как ни в чем не бывало, болтают о своем.

А вы понимаете, что эти простые люди не так уж и просты. И погрузившись в привычное нутро машины, несколько секунд бездумно рассматриваете уютную подсветку многочисленных кнопок вокруг вас – постепенно осознавая, что только что неожиданно завершился какой-то важный этап в вашей жизни.

И только с первым фырканьем мотора возвращается привычное ощущение мира и привычный цейтнот.

А душа – с мимолетным сожалением, уже где-то на самом краю сознания – возвращается к привычному равновесию.

Последняя стружка вышла удивительно ровной и тонкой. Отложив инструмент, он поднял ее на вытянутой руке, заслонив заходящее солнце, уже заглянувшее под навес. Стружка мягко засветилась изнутри желтым и розовым, будто живая плоть. Засветилась так ровно и нежно, что сердце застучало сильней – очень редко у него получалось нечто подобное. И каждый раз появление такого маленького чуда, вдруг сошедшего в обыденность и оказавшегося в руке, вызывало удивление и щемящий восторг в груди, которого он всегда почему-то немного стыдился. Но радость от любования красотой всегда размывала, растворяла в себе стыд, и в итоге ненадолго рождалось иное, редкое и удивительное чувство – порой просто давно забытое, а иногда и какое-то совершенно новое.

Так получилось и в этот раз. Первый порыв вечернего ветерка чуть шевельнул пыльную, в засохших, грязноватых потеках листву старого дерева возле навеса – не разогнав, а будто подчеркнув влажную духоту. Но вдруг удивительным образом подтвердив хрупкость, изменчивость – и в тоже время единство окружающего мира. Непостижимо выраженное в безлюдности узкой улицы, сбегающей к ровной глади воды, теплоте нагретых за день беленых стен в легких трещинках, красноватых от пыли крыш с воркующими на них голубями. И яркой голубизне промытого утренним ливнем неба, молча скрепляющего целостность открывшейся взору картины. Которая тут же вызвала отклик в душе – светлое, но чуть тревожное предчувствие неведомых перемен, близких и неизбежных. Сопровождаемое сладостным, безоглядным их предвкушением, совсем как в детстве.

Он медленно опустил руку, чуть сощурившись от ударившего в глаза, но уже не яркого солнца, и бережно положил стружку на край верстака. Перестав светиться, она все еще продолжала хранить в себе очарование, спрятав его в своей бархатистости, невесомости и тонком изгибе. Очарование, особенно сильное тем, что уже завтра утром она его утратит, превратившись в простой и блеклый кусочек сухого дерева, больше похожий на труху и способный напомнить разве что о бренности всего земного.

Выйдя из-под навеса и бросив последний взгляд на почти доделанную работу, завершить которую можно будет не торопясь уже завтра к полудню, он медленно обошел угол дома и направился к крыльцу, бережно неся в себе возникшее чувство. Которое уже начало слегка бледнеть и утекать из груди тонкой струйкой – но он всеми силами подстегивал его, стараясь во что бы то ни стало удержать и заставить сохранить яркость. Отчетливо понимая, что это невозможно и уже заранее грустя об утрате. Грустя, и в то же время неторопливо размышляя. О том, что увы, но мир так устроен, и прелесть настоящего очарования именно в его мимолетности. И что даже красота природы, порой подчеркнутая многолетней старостью, не вечна. А всегда неожиданная красота творений рук человеческих столь же быстро преходяща, как и очарование юности, и лишь немногие из этих творений могут жить веками, все равно неизбежно утрачивая случайно найденную гармонию.

И тем более удивительно, как масса вроде бы случайных обстоятельств может дать неожиданный всплеск красоты в мире. И что даже грубое вмешательство человека в тонкое равновесие природы иногда дает такие поразительные результаты. Вот росло себе дерево, неторопливо и бережно наращивая кольца в стволе и ветвях. Его миновали страшные, валящие лес бури. Насекомые не досаждали ему, внедряясь в самую сердцевину, а лишь мирно сожительствовали в корнях и под корой, помогая опыляться в пору цветения. И дерево выросло здоровым, стройным, с ровными и аккуратными кольцами древесины. Но именно из-за здоровья и стройности человек выбрал именно это дерево, резко и грубо вмешался в неторопливое и ровное течение событий, острым железом прервал его жизнь. Потом столь же грубо разделал и равнодушно отволок на продажу обглоданный ствол. А потом ствол попал к другому человеку, и он уже более тонко, но также жестоко вторгся острым железом в целостность бережно взращенной многолетней древесины – и вдруг на свет появилась красота! Неожиданная и мимолетная, увиденная только им одним, но от того не менее прекрасная и жизнеутвеждающая! И появилась она вопреки всем грубым человеческим вмешательствам в течение жизни, хотя ими же и порожденная… Но главное и не менее удивительное здесь – грань. Тонкая грань, отделяющая прекращение чьей-то жизни от убийства. Красоту в убийстве может найти только перешедший на темную сторону, а оттуда не видно истинной красоты этого мира…