Александр Волков - Комната одиночества

– Да, – после паузы согласился начпо, – ты прав, нет еще у наших офицеров культуры в общении, нет, но все равно ты не должен был опускаться, не должен.

Помолчал немного и спрашивает:

– Ты коммунист?

– Нет, – говорю, – комсомолец.

Ведь он уже спрашивал меня, вспомнил я, но начпо в это время вытянул губы трубочкой и произнес:

– А-а-а, идите!

Я ушел в часть.

Кешика нигде не оказалось. Чтоб он провалился – когда надо, его никогда нет. Я побродил по пирсу, потом перелез через брекватер и пошел по песку вдоль кромки совершенно спокойного моря. Вода была прозрачна как никогда, и волн не было, ноги мои утопали в мельчайшем песке, вокруг валялись мелкие и большие трупы деревьев, вынесенные рекой, среди песка лежали коровы и мирно жевали свою жвачку. Когда я устал и остановился, городка не было видно. Я сел на почти белое, отполированное волнами бревно, выброшенное на берег, и стал поддевать ногой пустые полиэтиленовые посудины из-под моющих средств.

Я вспомнил, как старожилы рассказывали, что после присвоения очередного воинского знания можно делать все, что душе угодно. А вот за полгода до присвоения следующего звания нужно «завязать», так сказать, осознать свою вину, в политотделе покаяться, пообещать всенародно, да так, чтобы поверили. А когда очередная звездочка прицепится к погону, опять можно все обещания забывать и ждать до того срока, когда исполнится ровно полгода до присвоения очередного звания. Говорят, что все так служат, в большей или меньшей степени.

Когда привезли на моем дежурстве этого оперативного с порезанными венами, я подумал, получит ли он свое очередное звание? Но, как оказалось, он был почти «испечен», то есть, дослуживал свой срок, и терять ему было нечего, все, что нужно от службы, уже выбрал. А когда так, то и делирий не страшен.

Я пошел назад в часть по мелкому песку. Впереди меня поднималась в воздух стая чаек, и, сделав круг над морем, садилась па песок. Я приближался, и птицы вновь взлетали, все точь-в-точь как в той новелле Роб-Грийе. Поэтика, но что меня ждало за брекватером? Уже трое суток получил, теперь служба пойдет кувырком, чтоб все провалилось. Не нужно служить годы, чтоб знать, как к изгоям относятся. В общем, я понял, что мне не повезло, а лично мне не везет напропалую. Я внутренне приготовился ко всему самому плохому и полез через брекватер, в последний раз оглянулся на стаю чаек. Они как раз, потревоженные мной, заканчивали круг над морем и собирались приземляться на берегу. Кешика я нашел на барже, он пил чачу с дежурным.

– Трое суток объявили, – начал я.

Кешик только хмыкнул, а потом полушепотом начал выдавать:

– Ты хорошо подготовлен, оттого и борзый, мы пьем и ты забульбениваешь. Всех это раздражает.

– И вас?

– М-м-м, я не про себя, еще неизвестно, кому лучше.

Тогда я не понял, что этим хотел сказать Кешик – кому лучше. Ему-то что, Кешик – профессионал, пусть спившийся, но профессионал, тут для меня лично двух мнений быть не может. Но болезнь уже создала Кешику свою комнату, в которой он обречен, жить и полном одиночестве, он выходит из нее, только когда трезв, но, сколько есть способов не выходить из этой комнаты. Я часто видел Кешика в духане, он сидел за столом в ожидании. Кешик эксплуатирует местное грузинское гостеприимство – если в духане сидит человек перед пустым стаканом, то, рано или поздно, ему поднесут или стакан водки, или бутылку вина. Кешик всегда дожидался. А если случалось, что не дожидался, то делал просто: подходил к стойке, за которой колдовал Резо, и говорил:

– Налей сто грамм!

Резо обычно наливал. А раз налито, то Кешик вновь в комнате одиночества, и никто ему не нужен. Кешику всегда хорошо, поэтому ему на все наплевать, но я-то не в Кешкиной комнате, я на воле… Действительно, можно позавидовать пьяницам – залил стакан водки в отстойник и лови кайф, никаких проблем!

– Зря переживаешь, – оборвал мои мысли Кешик, – у нас в бригаде нет офицерской камеры. Не посадят. А если начштаба рискнет, можешь объявить голодовку.

«О, голодовку! – подумал я. – А разве у нас кто-то объявляет голодовку? Ведь за голодовку так попадет!»

В общем, если посадят на нашей гауптвахте, то объявлять голодовку я не собирался. Ну и что, раз служба не пошла? Я-то на службе всего ничего, месяц-полтора, все может измениться, ведь что-то всегда меняется. А вдруг помрет этот начштаба? Интересно, если помер тот, кто наложил взыскание, что с самим взысканием? Я подумал и спросил об этом Кешика. Кешик посмотрел на меня так, будто у меня началась белая горячка, и ничего не ответил. Значит, взыскание остается, решил я и вышел из каюты.

– Ты куда? – закричал мне вслед Кешик, но я не ответил.

Пока бутылка не допита, Кешик не будет догонять. А Кешик вновь заорал на меня:

– Ты что, в лоб хочешь? – ну как в тот раз, из-за бутылки чачи.

Я еще подумал, что, может, Кешик не врал и действительно боксер, и действительно его сам Попенченко нокаутировал? Но Кешик уцепился за вторую бутылку чачи и пошел дальше. А вся суть конфликта – я выбросил по ошибке за борт бутылку с чачей, хотя думал, что в бутылке просто тухлая вода. Тут появился Кешик, он припрятал бутылку в тамбуре на пожарном катере, а тут я нашел эту посуду.

В общем, я ушел с баржи, никого не хотелось видеть. Пошел домой, то есть к себе на квартиру. Благо, Важи дома не оказалось. Я тут же завалился спать.

Среди ночи меня разбудил стук. Я поначалу не понял, кто это стучит и где, но когда стук повторился, понял, что стучат в квартиру. Сразу подумал, что пришли за мной, чтобы отвезти на гауптвахту. Я поднялся, надел форму, собрал кое-что из предметов туалета и пошел к двери.

Открыл, но вместо ожидаемого наряда патруля увидел в хлам пьяного грузина.

– Гыдэ Важа?

– Нет его, – сказал я и попытался закрыть дверь. Но гость навалился плечом и втиснулся в прихожую.

– Гыдэ Важа, мой брат?

– Нет его, в селение уехал!

– Нэт, мой брат здесь!

И пошел бродить по комнатам, да еще пытался песни петь. Я не знал, что делать. Этот трехметровый грузин мог сделать со мной все, что хотел, я жался по углам и ждал, когда он утащится из квартиры. Но посетителю, видимо, понравилось, он сел на Важину кровать и начал со мной разговаривать по-грузински. Я послушал его несколько минут, и говорю, как мне показалось, к месту:

– Ара! – что значит «нет».

Грузин поднимает на меня свои красные глаза и с ужасом смотрит, потом поднимается и начинает на меня надвигаться. Я понял, что он меня или прибьет, или изнасилует. Но грузин похлопал меня по плечу и сказал:

– Малчык! – потом вышел из квартиры.

Я закрыл дверь, лег на кровать и быстро заснул. У меня хорошие нервы.

Позже я рассказал Важе о посещении брата, на что хозяин ответил: