Лев Золотайкин - Сказочная наша жизнь

– Ах – ах – ах!!! – восхищались зрители.

Старый же лев кое-как устроился в провинциальный зоопарк и то клетку ему дали не отдельную, а напополам с собачкой Тобиком.

А дрессировщик остался в труппе. Он трудолюбиво готовит реквизит, ворочает тумбы и в награду получает сахар. И публика ему аплодирует за то, что сумел стать человеком и поборол скотские привычки.

Спасаясь от людского несовершенства, многие роботы бежали в леса. Они начали новую жизнь.

Каждый вечер у заправочного ларька собиралась кучка устаревших. Стояли ржавые и дырявые.

– Я керосин еще на гарантийке начал пить.

– А я знаю коктейль: бензин, бензол и чуточку серной кислоты. Трахнешь стакан – искры из шарниров и дым в предохранителях.

– Еще стопочку солярочки!

– Залейтесь, окаянные.

Старые роботы, исполосованные сварными швами сидели на лавочках и, растираясь маслами, скрипели.

– Ишь на свидание поперся. Начистил рожу наждаком и думает – блестящий. А в голове-то программа на два слова, да на одно действие.

– … развратник, на третью жену рекламацию написал. Кричит – бракованная.

– А самому Знак Качества по блату выбили.

– Опять этот облезлый потащил кусок железа. Любви, говорит, нет, сам сына сделаю.

Две роботы встретились и весело заблестели всеми лампочками:

– Какая на тебе чудная эмаль…

– … и совсем не шелушится…

– … такой ужас: она вышла за опытный образец, а его не утвердили. Он уже совсем неуправляемый, бегает за ней и за автором, а из самого гайки сыпятся…

– А мой такой серийный, я его иногда путаю. А вчера разозлилась и молотком отметила, теперь ночью могу хоть на ощупь определить.

– Смотри, какой никелированный!

– … и говорят масса запасных частей.

– Куда его везут?

– Под пресс.

– ?!

– Утверждает, что мы произошли от человека.

– Еретик.

Наивные роботы.

Нельзя строить новую жизнь в старых лесах.

У автора отбился от рук герой. Вконец озверел и расхулиганился. Правда, Мишка Пенек и задуман был бандитом, но не до такой же степени. Остальные персонажи робко выходили из-под пера, гадая сколько глав им осталось прожить.

Появилась было девушка. Красивая, нежная, хрустальная душа, тоненькие ножки. Чистота. Идеалы. Ее бы лелеять, а Пенек подошел к ней утилитарно: схватил, опошлил, бросил. Хрупкая жизнь вдребезги.

И некому заступиться, если с первых строк известно, что его плечищи не помещаются на двуспальной кровати.

Десять страниц заседал местком. Стыдили, хотели взять слово, а он слово не дал, о голову наставника разбил графин, у добряка председателя вырвал полбороды.

Вышел Мишка на улицу и маленького очкарика, подававшего большие надежды, вообще лишил будущего, заволок его в угол, правой рукой дал по голове, левой – снял пиджак, потом по голове бил левой рукой, а правой снимал все остальное. Сослуживцы очкарика две недели плакали по коридорам.

Приютил Пенька один дед, хотел усыновить и сразу помер. Старуху Мишка обворовал. Пошла калека по миру.

Тут уж и автор понял, что хватит. Густой ночью, в прохладе и безмолвии Пенька остановили два квадратных громилы. Взвинченный Мишкиным беспределом, автор скрипел зубами, ломал перья и бил по герою толстыми восклицательными знаками:

– Похлеще его, мужики! Вот я тебе, рыжий, кулаки пудовые сочиню, а ты его в глаз! Хрясь! А теперь под дых! Хык! Кончай, ребята, вышибай остальные зубы! И упревший автор вывел отяжелевшей рукой: «Конец первой книги».

– Обязательно читатель вторую захочет. Очень забористо получилось.

Неизвестно, что было с читателем, но автор вторую захотел. Сел за стол. Позевал. Встал.

Совершенно не писалось. Без Мишки фантазия остановилась.

И тогда врачи в несколько строк вернули Пенька к жизни. Короткий отдых и первого подвернувшегося чудака безутешные родственники повезли с венками и музыкой.

Страницы замелькали без помарок.

И вот уже на каждого мирного читателя приходится по пять-шесть литературных бандитов.

А сколько их безобразничает на сцене!

А на экране!

Караул!!!

Выходной в пивной был тривиальным. Толкались, пили, орали.

Тот же подвал, надоевший переулок. Даже погода всегда плохая, потому что лужа у порога не высыхает.

– Эх, путешествий бы, – брякнул вдруг Гришка.

– Во-во, приключений, – загоготал Тишка.

А хмурый Дормидонт сковырнул мизинцем пробку, разлил по стаканам и продолжил разговор:

– Э-ка. Ну-ка. Х-хы. Вот.

Слетела еще пара пробок…

– За мной следят, – сказал Гришка и растоптал в луже свое отражение.

Тишка проткнул носом асфальт.

А Дормидонт облапил фонарный столб, согнул его и передавил все лампочки.

Но в следующий выходной жизнь как-бы перевернулась. Искатели приключений оказались на вокзальной площади и остолбенели.

Это была не площадь, а стартовая площадка куда-то туда, в дали. Казалось, весь народ проснулся, собрался и двинул. Толпы землепроходцев с приросшими к спинам рюкзаками решительно бросали окурки и скрывались в электричках. На широких поясах висели ножи, топоры и вообще все необходимое. Пронесли даже бензопилу и отбойный молоток.

– Пока, друзья, не поминайте лихом, подымаем паруса! – пела вся площадь.

– Отдать концы! – заорал усатый железнодорожный волк.

И, подгоняемые ветром, электрички исчезали за горизонтом.

Гришка взволновано засопел.

У Тишки блеснул не подбитый глаз.

Даже Дормидонт одобрительно промолчал.

И все трое решительно прыгнули в вагон.

А там бушевала романтика, гремели смех и песни.

трепетала струна.

Мужественные парни с закатанными на бицепсы рукавами, в шляпах и ботфортах бились на огромной сковороде в подкидного дурака. Ветер влетал в окна, хлестал в лицо и рвал волосы. Тени великих авантюристов и первооткрывателей носились по вагонам. Даже ненароком затесавшийся поп был красноносый и бородатый, как геолог.

Хотелось в неизведанное. Туда, где дыбились мамонты, еще не сложившие костей в музеях, бегали лошади, не знавшие Прожевальского, а собаки и люди гавкали друг на друга, не понимая, что они друзья.

Хотелось в девственную природу, в хвощи. Встать бы на задние лапы, оторвать себе хвост и ухнуть дубиной по длинным шеям ящеров. А потом добыть огонь и пробиваться с ним навстречу нынешним дням, яростно мысля и стирая все белые пятна.

Эх!

Гришка запел неизвестно откуда появившуюся во рту песню об Антарктике – Атлантике.

Тишка вдруг обнаружил на груди тельняшку, надутую ураганом, и серьгу в ухе.

Даже Дормидонт всхрапнул, как боевой конь от свиста ядра, начал бить копытами и рваться в схватку. «Главное ввязаться», – услышал он откуда-то изнутри.