Александр Иличевский - Справа налево
- Название:Справа налево
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:АСТ : Редакция Елены Шубиной
- Год:2015
- Город:Москва
- ISBN:978-5-17-088621-0
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Иличевский - Справа налево краткое содержание
) – российский прозаик и поэт, лауреат премий «Русский Букер» («Матисс») и «Большая книга» («Перс»).
Его новая книга эссе «Справа налево» – о вкусах и запахах чужих стран и путешествий (Армения и Латинская Америка, Каталония и США, Израиль и Германия), о слухе: литературе (Толстой и Достоевский, Платонов и Кафка, Бабель и Чехов) и музыке (от Моцарта и Марии Юдиной до Rolling Stones и Led Zeppelin), обо всём увиденном, что навсегда осталось на сетчатке и отпечаталось в «шестом чувстве» – памяти…
Справа налево - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Или поселок Губкинский: когда летом подлетаешь, неясно, куда сядет самолет, где посадочная полоса среди лабиринта бескрайнего разлива реликтовых озер, питающихся подтаявшей вечной мерзлотой; зимой – полдня на вездеходе по замерзшему болоту.
Или Сахалин: в июле без сеточки Павловского – лоскута рыболовной сети с полудюймовой ячеей, пропитанной «дэтой» и гвоздичным маслом, – гнус выест вам глаза и лицо минут за двадцать; собака, выгнанная из хлева, где скотина спасается под клубами курящегося кизяка, сходит с ума.
А в море Лаптевых выхо́дите ночью из каюты, скользите сквозь мерцающий лес обледенелой оснастки, крепежа – к краю небрежно заякоренных понтонов, обмираете от того, как платформа из-за спины, от периметра скрипучим накатом дышит всей огромностью, шаткостью плавучего города; от борта это ощущается особенно тревожно, отсюда целиком видна громада буровой, которая, набрав амплитуду, кренится вам в душу, Бога, мать и отходит обратно на отлет, прецессируя в отвал. Для полноты чувств вы отворачиваетесь и виснете на обледеневших перилах, погружая голову в штормующую, дышащую туманными фонтанами прорву…
Такова лишь толика разнообразия пространства.
Пространство и география – некрепко связанные друг с другом вещи. Пространство – это богатая насыщенная матрица, соотносящаяся с координатной сеткой примерно так же, как идея – с собственной тенью в пещере Платона.
Пространство может состоять из различного материала. Обиталище человеческой души соткано музыкой и отчасти пейзажем. Пространство дороги состоит не столько из ландшафта, сколько из встреченных незнакомцев, из случаев на дороге. История есть пространственный союз мысли и времени. Поэзия есть надмирное пространство языка, развернутое просодией. Пространство детства – это затерянный город, затопленный стеклянной толщей времени; в нем можно плыть, осматривая залитые сумерками забытья проулки, пустыри – куда всё делось? «Куда всё делось?» – стоит в пересохшей гортани, и зрение следит за тем, как душа взирает на места, оставленные телом, удивляясь пропасти между теплотой прикосновения и безразличием. Душа без телесного пространства не способна ничего изменить.
Грузный бородатый писатель, посланный Российским географическим обществом, вошед на слабосильном валком военном пароходе «Тарки» в Бакинскую бухту, залитую бронзою заката, вскоре после обеда на бульваре, данного уездным начальником, поглощенный одышкой, спускается вместе с другими господами в купольную молельню Сураханского храма.
Посылая Писемского на Апшерон и автора «Обрыва» в плавание на фрегате «Паллада», Российское географическое общество тем самым как раз и выражало свое понимание того, что пространство находится в сложных отношениях с географией. Ибо текст есть та самая тучная матрица ландшафта, о которой говорилось выше. И текст древнего ландшафта – его причина, а не наоборот: пока не было человека, не было ни времени, ни мира. Эра динозавров – это обширное сочинение по мотивам раскопок: текст. «Мир – это всего лишь кем-то рассказанная история», – сообщает нам талмудическая мудрость. Так как пространство создается словом и временем? Это тайна за семью печатями и, по сути, тайна творчества.
Невыдуманные (в отличие, скажем, от Питера) города строятся не по плану, а согласно скелету рельефа: подобно тому, как пчёлы осваивают остов павшего животного, желательно крупного – например, льва. Тазовая и черепная кости содержат просторные сводчатые поверхности, чтоб укрыться от дождя, и удобные отверстия-летки. Для развешивания сот, начиная от хребта, чуть менее удобны ребра. Пролетное это пространство преодолевается с помощью подвесных смычек, которые пчёлы горазды расстилать, пользуясь вощиной еще виртуозней, чем «царь природы» – асфальтом и бетоном. Так, например, оказалась преодолима лесистая пустошь между Пресненским Валом и Грузинами – перемычками сначала безымянных тупиков, затем поименованных переулков: Расторгуевский, Курбатовский, Тишинский… Так что в конце концов так и получилось, что «из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое», хотя любой рельеф медленно хищен по определению и склонен превратить всё живущее на нем в чернозем или осадочные породы. Москва – простейший, но древний улей, медленно расходящийся кругами от замысла Кремля, опущенного в застывающий воск времени. Улью этому свойственна концентрическая застройка, следование естественному рельефу – речкам, оврагам…
Едва ли не любой сгусток смысла обязан искривлять пространство, исходя только из законов сохранения, ибо смысл есть энергия, а энергия есть материя. Рождение смысла пространством происходит в фотографии, которую я понимаю как сгущенную геометрию. Когда я жил в Сан-Франциско, я вечно таскался в тоннель перед Golden Gate Bridge , чтобы поснимать гирлянды фонарей, полосовавших подземелье навылет к океану, к самому красивому мосту в мире. Ничто мне так не было важно, как угол раствора этих фонарей, соотнесенный с углом раствора пролива, моста над ним…
И вот зачем нам понадобился улей. В мифах пчёлы обожествлялись, помещаясь древними на ангельский уровень. Хотя ангелов в мифах почти нет, но пчёлы – их библейский прообраз. Пчёлы – символ плодородия: они опыляют – оплодотворяют цветы и взамен творящей этой функции взимают мед. Чтобы произвести килограмм меда, пчела должна облететь сто пятьдесят миллионов цветов. Следовательно, мед – это сгущенное пространство, квинтэссенция лугов, полей, лесов, ландшафта. В капле меда природы больше, чем на фотоснимке. Есть история про то, как у пастуха во рту, пока он спал, дикие пчёлы устроили улей, а когда тот проснулся, то стал великим поэтом. Уста его стали медоточивыми, в них было вложено слово – текст ландшафта.
И мертвые пчёлы Персефоны у Мандельштама – из того же поэтического царства меда. Самый странный миф о пчелах – о том, как Ариадна, утратив возлюбленного, погибшего в бою, собирает капли его еще не свернувшейся крови и разносит по лугу, окропляя ею цветы. А потом идет на край леса и находит там пчелиное гнездо, у которого время от времени является ей во плоти призрак ее возлюбленного, с которым она коротает любовное время до полуночи, утешаясь его ласками. Получается так, что пчёлы как будто синтезировали человека. Что сказать в ответ на это, зная, что состав меда по микроэлементам на девяносто девять процентов совпадает с составом крови человека?
Ирод Великий, когда вырезал всю династию Хасмонеев, оставил в живых ровно одного ее представителя – свою возлюбленную юную жену. Он страстно любил ее – как никого на свете. Но девушка не выдержала позора и кинулась с высоты, сломала себе позвоночник. Ирод велел поместить ее мертвое тело в ванну с медом, откуда потом, горюя, доставал полюбоваться. Таким образом, пчёлы рождают метафизическую субстанцию, сгусток союза пространства и ландшафта, способный в своих высших формах удержать объект воспевания – в стихотворении как в янтаре, равно как те же пчёлы метафорически соединяют слово песни-стиха и простор, в котором оно раздается.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: