Александр Иличевский - Справа налево

Например, однажды мне довелось говорить с человеком, который был убежден, что одно из имен Всевышнего говорит нам о серьезнейших вещах. Это имя – Саваоф: греческая калька с «Цеваот» – «Владыка воинств». Оказывается, под «воинствами» имеются в виду «силы небесные», то есть звезды. Отсюда мой собеседник делал вывод, что ангелы обитают на других планетах, звездах, в межзвездном пространстве. «Взгляни, – говорил он, – на вспышки на солнце: они гигантские, едва ли не превышают размеры Юпитера, с поверхности звезды отрываются мегатонны плазмы и уносятся в космос. Разве не так, как сказано, рождаются мириады ангелов, чтобы пропеть осанну Всевышнему и исчезнуть?»

Что ж? Это сравнение может показаться только поэтическим, если не подумать, что со временем наши представления о живом понемногу пересматриваются. Вероятно, скоро мы придем к выводу, что существуют неорганические формы жизни. Например, великий физик-теоретик Стивен Хокинг всерьез рассматривает компьютерный вирус как одну из форм жизни. И, вероятно, когда-нибудь, особенно с учетом того, что не за горами эпоха, когда мозг человека напрямую будет подключен к глобальной сети, какой-нибудь самозародившийся вирус разовьется в достаточно мощный интеллект, не облеченный плотью, но с которым нам волей-неволей придется иметь дело.

Так почему же нельзя представить, что звездные процессы, точнее, связанные с ними потоки вещества и энергии, суть последствия коммуникативных связей неких сложных пространственно-временны́х образований? Почему в космосе с его чрезвычайной протяженностью и сложностью не возможно формирование неких пока еще не постижимых интеллектуальных образований? В человеческом мозге переносятся электрические и химические импульсы, связываются и разрываются синапсы. Так почему не допустить, что и в космосе, и на нашей планете обитание «потусторонних» сил есть не материя, а результат пока не осознанных коммуникативных процессов (возможно, очень медленных, или, напротив, мгновенных), происходящих в звездах, в растительном мире, в геологическом… Что мы внутри некой глобальной вычислительной системы, внутри вселенского мозга, что мы и мироздание – мысли этого мозга. Например, реки, морские течения, облака могут быть рассмотрены, как каналы передачи, по которым в качестве потока информации движутся значения плотности, солености, карта водных вихрей, всего, что составляет физическую суть реки. А где есть потоки данных, там можно подозревать интеллектуальные кластеры, ответственные за выработку смысла вместе с метаболизмом информации (в языческой интерпретации: так возникают «природные духи»).

Иногда познание позволяет не только нащупать смысл утонувшего в забвении обряда, но даже его изобрести. Что из этого следует? Не много, но и не мало. Эта проблематика подводит нас к главному противостоянию в XXI веке – физики и метафизики, религии и науки, к необходимости того, что оно, противостояние, должно разрешаться с помощью модернизма: развитием того и другого навстречу друг другу. В конце концов, мироздание было сотворено не только с помощью букв и чисел, но и с помощью речений. Вот почему Хазария стоит нерушимо на страницах, написанных Иехудой Галеви. Вот почему мир есть рассказываемая огромная, сложная, самая интересная на свете история.

Иногда вспоминаю такую картину. Август 1933 года. Отправили писателей воспеть Беломорско-Балтийский канал. Плывут на пароходе через новенькие шлюзы, увенчанные богинями советского пантеона – с веслами, мячами, снопами и т. д. На палубу выходит страдающий тяжелейшей меланхолией великий и элегантный Зощенко. Он ставит ногу в парусиновой туфле на леер и начищает ее кусочком школьного мела. Потом другую. В это время зэки, строители канала, узнают его, вдоль берега проносится ропот восхищения, все поднимают кирки, лопаты, бросают носилки, и раздается громовое «Ура!».

Треть звезд во Вселенной – двойные. Представьте себе такую пару: звезда, возможно, в тысячу масс нашего Солнца или более, кружится в звездном ветре вокруг другой огромной, способной увлечь вокруг себя множество таких же планетных систем, как наша, звезды… Хотелось бы, чтобы каждая из этих звездных пар свидетельствовала о земных небесных чувствах. Страстных или нежных, каких угодно, но столь же истинных и великих, как тысячи звездно-солнечных масс, обращающихся в уединенных недрах Вселенной вокруг друг друга.

С возрастом резкость наводится. Силуэт угрозы становится четче. Лицо ее – физиономия большинства. С возрастом всё меньше ценишь реальность. Ибо нет ничего зловещей ширпортреба. В юности эта эмоция казалась заурядной. С возрастом начинаешь ценить собственную ненависть. Зрачки юности расширены слепящей белладонной: всё кружится в вальсе познания, даже зло выглядит частью замысла. Взрослость – это, как минимум, молчание, обращенное к большинству.

В само́й идее сценической постановки заложено зерно абсурдизма, выпадения из логики реальности. Ибо любое представленное на сцене слово или предмет – уже выдернуты из действительности. Вот почему мне кажется, что только Беккет и Ионеско занимались естественным делом в театре. «Дядя Ваня» же и другой сценический Чехов – это очень беккетовские вещи, поскольку Астров, дядя Ваня, сёстры – абсолютно не укорененные в почве реальности маленькие люди, на них, как и на беккетовских героев, без тоски не глянешь. Они на привязи, но неприкаянны и всё чего-то ждут – отдыха, лучшей доли, Москвы, – но на самом деле они ждут Годо. А что до абсурда – то что такое абсурд, как не слегка лишь приукрашенная реальность?

Философ Мераб Мамардашвили в одной из своих лекций о феномене сознания приводит историю, произошедшую в Дании с двумя создателями квантовой механики, Нильсом Бором и Вернером Гейзенбергом.

Гейзенберг гостил в институте Бора. На закате одного из весенних дней они вышли к берегу моря. Свежий ветер расчистил горизонт, на севере показался мыс шведского полуострова Кюллен. Бор говорил о том, что для датчан море формирует важную черту национального сознания: когда они смотрят в морскую даль, то думают, что доля бесконечности дана им в обладание.

Прогуливаясь вдоль берега, они подошли к Кронборгскому замку, некогда воздвигнутому Фредериком II. Вместе восхищались архитектурой бастиона, его башнями, мостом надо рвом, заполненным водой, деревянной резьбой в часовне, медной кровлей, покрытой зеленой патиной; тем единством, которое замок образовывал с морским ландшафтом.