Евгения Ладыжец - Безымянная невеста

Я кружусь в танце среди других гостей, отбивая себе ритм сердца колокольчиками на руках. Мама говорит, что я похожа на Метель – богиню северных княжеств. Мои волосы цвета застывшего молока, глаза – озерный лед, пронзительно-голубой на фоне белой, матовой кожи. Вихри Метели так же кружатся во время ее пляски, как и я сегодня. Сегодня праздник – день рождения наследника престола. Грех не повеселиться.

Кружит вокруг меня хищным коршуном наследник. Красивый, изящный, как южный кот. Лукавый. Говорят, мы красивая пара. Только молчит мое сердце, не отзывается трепетом, когда смотрю я на него.

Не понять царевичу, что власть его над людьми еще слаба. Заслужить уважение народа делом нужно, а не отцовским наследием. Глупый. Капризный.

Кружит меня музыка, уводя от настырного мальчишки. Бросает от партнера к партнеру, не давая никому из них поймать, остановить, зацепить своим ритмом. Нет среди них того, кого ищу.

Тревога дрожит сегодня над дворцом правителя. Подсказала мне вещунья в городе, что судьбу свою и погибель встречу я в покоях царских. Пусть. Лишь бы дело свое сделать успеть.

Танцы сменяет застолье. Его – игры огней. Дальше – дары гостей. И снова танцы. Открывает каждый душу свою, показывает чистоту помыслов царю. Нет здесь предателей. Или… не было?

Вихрь огненный обжигает, вынося на середину зала, на бортик озера высокую фигуру. Алый плащ до пят, полумаска на лице в виде всполоха пламени. Никто никогда не видел лица Гончего. Кто видел – уже не расскажет.

Смеется царевич, хватает за руку, к себе прижимает, пока Гончий с царем беседует. Спокойны гости, хоть и недовольны наследником – всем он объявляет, что Гончего позвал. Праздник же. Веселье.

Шепчет – отдайся, тогда сохраню тайну твоего рода. Не выдам. Глупый.

Видит Гончий чистых кровью, как будто пламенем светятся они перед ним. И меня увидел.

Идет сквозь толпу он, у царя дозволения спросив. Отходит враз присмиревший царевич, бледнеет, понимая, что натворил. Берет меня за руку Гончий, выводит на балкон дворцовый.

– Я долго искал тебя, моя пэрри.

Падает на пол полумаска. Смотрят на меня глаза янтарные, ласковые. Огонь мягко плечи мои озябшие греет, плащом укрыв. Вот ты какой, Феникс, чужими богами по наши души отправленный. Погибель и Палач Тесеи.

Тянет он руки ко мне, обнять хочет. Пляшет костер вокруг нас, от взглядов прячет.

Молчит сердце мое. Не отзовется. Обманули боги Феникса, не тем путем отправив.

– Мир есть любовь, Гончий. Ты принес нам смерть.

Гаснет нежность в глазах его, ревет огонь вокруг. Убьет, не пожалеет. Нет в нем жалости, лишь пламя яростное. Не успеть долг выполнить. Звенит в ушах, темнота накатывает. Жалобно плачут на руках колокольчики. Лишь белая тень мелькает среди гостей. Пляшет, кружится, все ближе и ближе. Метель?

Подходит ближе танцовщица – невестой обряжена. Волосы черные плетями воздух хлещут, ноги босые в кровь стерты, мерцают каменья на наряде ее. Обнимает танцовщица Гончего – сквозь пламя ревущее. От боли морщится, слезы по щекам бегут – но молчит. Молчит…

Очарован Гончий. Замер, затих, смотрит – не оторвется. Опадает его пламя, стихает. На колени становится Гончий, невесты руку тонкую целует.

– Ты за мной пришла, Смерть?

Хрипит голос его, бывший звонким и громким. Волнуется Гончий. А Смерть, вечная невеста, смеется да за собой его уводит. Возвращается вдруг, оставив Гончего за спиной, за плечи меня берет да в сторону каменного сада поворачивает, что под балконом вырос.

Стучит сердце мое, грохочет. Человек всего лишь – а столько боли и неги. Нет больше в моем мире ни гончего, ни царевича, ни пожаров, ни пепла хрупкого. Только его вижу. Только им дышу.

Стоит в саду человек, на меня уставившись. Глаза как небо грозовое, волосы цвета молний ветвистых, молот в руках как у Бога грома.

– Кто ты?

– Твой спутник. Твой Страж.

Пляшет молча Смерть, за руку Гончего ухватив, вытанцовывает. Пьют да кушанья поглощают гости царские. Лишь мы стоим вдвоем, никем не замеченные, никем не потревоженные.

Говорила мне вещунья, что два стража, сердец лишившись, спасти Тесею могут. Готовилась я к смерти жаркой. Встретила избавление.

Крепко обнимают руки Его. Шепчут вместе губы клятву-вызов Договора. Звенят колокольчики ледяным дождем.

– Преданная Истина есть Смерть.

Крепко держат руки Его. Смешивается кровь, по запястьям бегущая. Выводит нежной рукой Невеста без имени слова наши на тонком пергаменте. Не будет на Тесее предателей. Не жить в нашем мире подлецам и властолюбцам. Улыбается Смерть, пергамент надвое разделив. Других Стражей найдет она. Наш же долг отдан полностью.

Жестоко учит нас Творец. Ждали спасение от Любви, верили. Но пришла лишь Смерть. Безымянная Невеста, которой покорны все – и Палач, и царь, и все наши боги разом. Шепчут на ухо губы любимого:

– Мир спасла Смерть.

Извивается Невеста вокруг Феникса, глаз от себя оторвать не позволяет, манит, чарует, за собой ведет. Уходит Гончий вслед за свой судьбой, исчезает образ его в кольце пламени – может, в свой мир попал, наконец, обманутый Феникс? Уходит с праздника Смерть, легко ступая по мраморным плитам. Шарахаются гости от нее, глаза прячут – боятся, что с собой позовет. В безмолвии исчезает Безымянная, лишь грустно улыбается, на нас оглянувшись.

Пусть и для тебя найдется Любовь, вечная Невеста.

Меня потряхивало. Трясло, пока я уходила из главного зала, увидев Рика, который показывал на часы – мол, все, финита ля комедия. Трясло, пока Ефим Иванович помогал мне переодеться обратно в родные джинсы и толстовку. Трясло, пока мы ждали всех актеров и прочий состав труппы за сценой.

Помог только стакан коньяка, выпитый залпом. Костюмер удивленно присвистнул, заметив, как я присосалась к напитку, но ничего не сказал. Челюсти сводило от алкогольной горечи, но зато я перестала изображать осиновый лист и согрелась. Зашла Аннушка, влила мне в рот столовую ложку какой-то кислой бурды, отлепила пластырь с шеи. Голос вернулся минут через десять.

– Вашу мать, – прохрипела я, – в следующий раз сами босиком пойдете! Хоть бы подогрев пола включили, садисты.

– А я говорил, Ань, что дурацкая затея! – ко мне пробились Иван с сияющей Лидочкой под руку. Выудил откуда-то жестом фокусника толстые шерстяные носки (мама связала), плеснул себе на ладони коньяка со стола костюмера, растер чудо-напитком мои озябшие ступни, натянул носки. Сверху на плечи упал теплый, явно нагретый на батарее клетчатый, поеденный молью плед – Иван Ефимыч поделился.

Дальше мы уселись в кружочек, как будто в детском лагере, и начали делиться впечатлениями. Постановили, что:

1. Лидочка шикарно отыграла главную роль – девушку-Стража играла именно она. Потому директор уже дал добро на включение ее в труппу – если сама захочет.