Марина Семенова - Неправильный треугольник, или Геометрия для взрослых

– Да, на ноль, конечно, ничего не купишь! Только чтобы довести бюджет до нуля, моя милая, нужно очень сильно постараться, и ты, как видно, с этим превосходно справилась! Ломать – не строить, тратить – не зарабатывать! Так что, научись поначалу хотя бы чему-то одному. А зарабатывать научишься когда-нибудь потом, когда овдовеешь, – закончил он тираду мрачной шуткой. Лиза поняла: разговор о курсах решен раз и навсегда.

Вадиму нравилось загонять её в угол, обезоруживать, уничтожать, постоянно доказывая свое превосходство. Зачем? Он и сам понять не мог. Впрочем, едва ли он когда-либо сознавался себе в этом тайном стремлении.

Это началось почти сразу, во время одной из ссор, когда Вадим вдруг почувствовал в этой хрупкой, покорной и обожающей его женщине какое-то нерушимое глубинное противостояние, такое сильное, что он растерялся. И все последующие годы Лиза непрестанно прогибалась под него, но каждый раз распрямлялась, оставаясь собой, словно демонстрировала ему его же бессилие. Это приводило Вадима в бешенство. Тогда он унижал жену снова и снова, продолжая вести бесконечную и бессмысленную войну с её загадочной двуликостью. И эта нелепая война, доведенная до крайней точки, до абсурда, грозила ему самоуничтожением. В этом заключалась антитеза их союза. И главная тайна.

Когда подросла дочка, сценарий их отношений не изменился. Маленькая Катя, поначалу чуткая и нежная, вся такая «мамина», к пяти годам четко уловила сюжет этой семейной киноленты и полностью приняла позицию отца, как главного сценариста и режиссера. Катя растворилась в нем, восхищаясь и принимая все его достоинства и недостатки. Вадим очень гордился дочерью как самым главным и, пожалуй, самым удачным своим творением. Гордился и необычайно баловал.

Взаимный и такой нежный дует отца с дочерью был настолько самодостаточен и совершенен, что становился почти порочным. Это «почти» спасало их от инцеста и рождало черную, липкую, как смола, зависть окружающих.

– Ну, Лизка, повезло же тебе! Какого мужика отхватила – идеальный муж и образцовый отец, и деньги заработать может, и по бабам не шляется, – с неизменным постоянством приходилось выслушивать ей один и тот же текст, абсолютно не соответствующий реалиям её жизни.

Чем крепче и душевнее становился союз дочери и отца, тем большим одиночеством заполнялись её дни, монотонность и функциональность которых была убийственной. Вся Лизина жизнь, состоящая исключительно из глаголов «обязана» и «должна», совершенно исключала из лексикона такое важное и необходимое слово, как «хочу».

Стремясь чувствовать себя нужной, Лиза смогла убедить себя в том, что без неё муж с дочерью просто пропадут. Не смогут, не сумеют, останутся голодными. Целыми днями она готовила и подавала, стирала и гладила, мыла и убирала. И так в итоге их разбаловала, что они действительно без неё становились совершенно беспомощными. Поэтому, когда Лиза попала в больницу с приступом аппендицита, дочка на третий день после операции с истерикой влетела к ней в палату, втащив за собой огромный кулек грязного белья. А Вадим нанял соседку-пенсионерку готовить ему и дочери, пока жена вернется из больницы.

Сидя на краешке больничной ванны и придерживая локтем повязку на животе, Лиза стирала дочери колготки, с ужасом прокручивая в голове тревожные мысли о том, что же они там едят, закрывают ли краны и вентиль на газовой колонке. А выписавшись из больницы, Лиза еще долго приводила в порядок «убитую» за полторы недели квартиру.

Именно после той операции, когда жена слабо запротестовала в самый, как ему казалось, неподходящий момент, Вадим демонстративно ушел спать в другую комнату. И больше не вернулся.

Это было пять лет назад. С тех пор их семейные отношения носили исключительно формальный характер. Она по-прежнему обеспечивала его быт, он – её прожиточный минимум. Только её. Для дочери всегда существовала особая статья расходов.

Поэтому, когда, однажды выйдя из школы с подругами, Катя наткнулась на мать и прошла мимо, явно стесняясь вылинявшего Лизиного пальто и стареньких, давно вышедших из моды туфель, Лиза решилась на вторую попытку. И отыскав где-то на антресолях пыльные конспекты, купила газету с объявлениями.

Работу нашла довольно быстро, хотя и с мизерным окладом. Но это были её деньги, которыми она могла распоряжаться, как хотела, а главное – могла тратить на себя. Правда, Лиза не решалась делать заметные покупки, но её делали счастливой всевозможные мелочи, в которых, собственно, и заключается женщина.

Для начала, еще только в предвкушении предстоящей покупки, она стала заходить в дорогой магазин женского белья, который находился по дороге на работу. Продавцы, с вежливым превосходством оглядев её с головы до ног, без энтузиазма поначалу предлагали Лизе свои услуги, но вскоре привыкли к тому, что эта странная женщина каждый день бродит между вешалками и манекенами, и вскоре перестали обращать на неё внимание. И вот, наконец, когда заветная сумма грела ей карман и руку, которую она из этого кармана не вынимала, Лиза решительно подошла к скучающему продавцу и попросила примерить один из самых дорогих наборов. Несколько обескураженная цветом и ценой выбранного товара, молоденькая продавщица с профессиональной небрежностью достала нужный размер и спросила, косясь на ярко-красный комплект:

– Это вы для себя? Мерять будете? – и на всякий случай уточнила цену.

– Буду, – с готовностью ответила Лиза. – Обязательно буду.

Продавец проводила её до кабинки и ушла, а Лиза начала медленно раздеваться, оглядываясь на плотно задернутые шторки, будто совершала что-то преступное. Постепенно освоившись и осмелев, она сняла с себя всю одежду, но не торопилась примерять это рубиновое откровение со взбитыми по краям кружевами, ожидавшее её на изящной вешалке.

Лиза стала рассматривать себя в огромном зеркале, неожиданно сознавая, что это занятие доставляет ей удовольствие. Те фрагменты отражений, из которых она ежедневно складывала себя: тусклый, запотевший прямоугольник над умывальником в ванной, овальное зеркальце в старенькой пудренице, где уже давно не было пудры, и запыленные витрины магазинов, отражающие её путь на работу, вдруг сложились в большую и откровенную картину. И, к своему искреннему удивлению, Лиза поняла, что картина эта ей очень нравится. Ей нравилась отраженная в зеркале сорокалетняя женщина, с полупрозрачной голубоватой кожей, тонкими запястьями, с огромными, тревожными глазами и припухшими, обветренными губами, так давно не целованными, что вполне заслуживали эпитета «безгрешных».

Но как только на ней появилось это ажурное безумие, от тихой, уставшей женщины не осталось и следа. На Лизу смотрело совершенно другое существо, неизвестное ей, ненасытное в своих мечтах и желаниях. Словно все эти годы внутри неё жила и формировалась Женщина, неразбуженная, тоскующая по настоящей любви. Жаркая, чувственная, смертельно голодная. Если все это было в ней – то где пряталось, в каком закоулке души и подсознания? Почему ни разу не обозначилось, не проявилось, не взбунтовалось, не попросилось наружу?