Дмитрий Пиганов - «Из всех морей…» (сборник)

Не знаю, что он там увидел. Говорят, у штурманов особенное зрение, они видят даже то, что скрыто за горизонтом, например, грядущую бурю. Наверное, помощник капитана пришел на запах беды, и теперь искал визуальное подтверждение своим подозрениям.

Ясное дело, я бы тоже его искал! Снедь из бельевого бачка уже нагрелась на плите и распространила жуткий чад, перебивший даже запах мазута, исходивший от портянок и резиновых боевок чистильщиков, обильно развешанных в коридоре.

Помощника звали Николай Андреевич Возницын, так мы познакомились.

Штурман Возницын не мог понять, что я, выпускник консерватории, делаю на списанном танкере. Сам он мечтал об аккордеоне, но голодные послевоенные годы привели в казарму мореходного училища, где был гарантированный паек и дисциплина, способная даже уличного хулигана превратить в квалифицированного покорителя морей.

Музыка осталась для Возницина неизведанной стихией, неприступной, как для меня море.

Музыкант, мечтающий о море, и штурман дальнего плавания, влюбленный в аккордеон и bossa nova, мы прямо на камбузе договорились обо всех на свете ценностях, и вахтенный помощник капитана лично приготовил экипажу отбивные, названные им «вечный кайф», по рецепту, который я не стану раскрывать здесь. Женатому читателю это не интересно, а холостяки сами знают, что и как им приготовить на ужин.

С тех пор на вахту я всегда приходил с магнитофоном. Таскать его было тяжело, зато экипаж сутки забивал козла в домино, потому что вахтенный помощник капитана, закрывшись в каюте, слушал джаз вместо того чтобы, как положено, тренировать нас, поднимая по тревогам: общесудовой, водяной и пожарной.

И с третьей вахтой все уладилось. Может быть, это Возницин ходатайствовал перед старпомом, а может быть, тот сам решил заменить меня матросом первого класса. Это было правильное решение, потому что нельзя доверять камбуз тому, кто даже не умеет читать сигналы морзянки. Так что вахта, в конце концов, досталась Рассолу, ветерану рыбной промышленности и большому специалисту по всем вопросам морского быта, включая морзянку на прием.

Однажды, октябрьским днем, когда остывший воздух кажется стеклянным и под ногами ржавеет опавшая листва, я случайно встретил Николая Андреевича, он бурно жестикулировал в компании двух незнакомых мне субъектов. Над головой орали чайки, принесенные с побережья ветром, накануне «Яндекс» обещал шторм, было ясно, что светопреставление, обычное в эту пору для приморского города, вот-вот начнется.

Штурман был одет не по сезону: тот же, что и в пору нашего знакомства темно – синий пиджак, берет а-ля коммандос, который он носил в бытность помощником капитана пожарного катера, та же бородка клинышком, галстук крупным узлом.

Прежней осталась и командирская выправка – два алкаша, сопровождавшие штурмана покорно вертели головами по направлению движения его руки, властно указывающей то в одну, то в другую сторону. Короткими галсами, покачиваясь, как по бурному морю, отряд направлялся, вероятно, в ближайший пивной ларек.

Я не окликнул Возницына, нам нечего было сказать друг другу, прошло слишком много лет.

Уже давно я оглядываю себя в зеркале с неудовольствием. Мешает толстый живот и отсутствие целого ряда зубов, потерянных на промысле в верхних широтах, где несколько лет работал на поломанном морозильном траулере, доканывая биографию, приближая заведомо неудачный финал. Забыты танкер-паровик, пожарный катер и наши разговоры про джаз и мое стремление уйти в плавание – все уместилось в одну-единственную цифру: тридцать.

Тридцать лет назад все это было. Грустно, граждане.

Жора Кашин рисовал чайники. Сначала за рисунок ему платили триста долларов. Потом цена выросла, и жена вынуждена была уйти с работы, следить, чтобы Жора не пил, а только рисовал чайники.

Жора не был алкоголиком в традиционном, химическом смысле, его зависимость была психологическая. Так сказал доктор, к которому Жора обратился после неудачного визита представителей ганноверского музея.

Немцам нужны были Жорины работы для выставки «Экспрессионизм в современном российском изобразительном искусстве», или что-то в этом роде, с последующим занесением в каталог. Предполагались крупные закупки и, возможно, кардинальное решение материального вопроса, но Жора проспал свой шанс по неизвестному жене адресу, и немцы уехали ни с чем.

Кроме немцев были еще заказы от международных издательств. Жорины чайники тиражировались от США до Австралии, но географические широты его не интересовали. Жора исследовал собственный крохотный мир, здесь он был первооткрывателем, царем и демиургом, а амбициями и международными сношениями ведала супруга.

Измайловский вернисаж тоже кормил неплохо. Там, среди акварелистов, живописцев и графиков у Жоры была своя ниша. Приезжали братки, покупали чего-нибудь на стену в офис. Заказывали в размер, чтобы в багажник автомобильный влезало. Платили хорошо, настолько, что все это благополучие однажды просто обязано было закончиться. Супруга прилагала усилия, но Жора все равно оказался в наркологическом диспансере, причем добровольно.

Виноват в этом был Артем Алексеевич, бывший капитан речного буксира, на борту которого Жора периодически обнаруживал себя по утрам. Именно Алексеич заразил Жору сомнительной идеей о том, что «все должно быть закольцовано».

Когда-то капитан был судим и оправдан. Матрос проверял длину буксирного троса, не изучив как следует «Рекомендации по управлению судами при буксировке». Алексеич резко переложил руль, трос натянулся и перешиб матросу ногу.

Если бы матрос, вместо того, чтобы в свободное от буксировки время пить водку, внимательно прочитал «Рекомендации», то знал бы, что «полную длину буксирной линии устанавливают при выходе на достаточную глубину». Но он поторопился, не дождался глубины.

В свою очередь, Алексеич, вместо того чтобы избегать резких поворотов, производить их «плавно, при небольших углах перекладки руля», как об этом гласят «Рекомендации», так резво крутанул штурвал, что вот – искалечил человека. В одну секунду!

Жору в этой истории увлекла гаша, то есть петля, которой оканчивается буксировочный трос.

Гаши эти Алексеич мастерски плел, сидя на скамеечке между стаканом и бухтой грязных веревок, из которых прямо на глазах, словно сам собой возникал удушающий образ.

Кроме удушающего образа, Жоре нравились рассуждения бывшего капитана о том, как справедливо все закончилось. То есть оба они, Алексеич и матрос сами виноваты. Они совершили ужасную ошибку, пренебрегли инструкцией, в результате чего один остался без ноги, а другой без диплома и должности.