Марина Алиева - Орелинская сага. Книга третья

Донахтир задумался, пытаясь представить себе тот день, когда его предок Хеоморн прилетел сюда со своей свитой, с братьями, с Генульфом и Гольтфором… Сейчас всё выглядело иначе, чем прежде, но все равно оставалось еще великое множество вопросов. И главный из них никак не давал покоя! Амиссия ведь ясно дала понять, что Дормат не был истинно Знающим с самого начала. Почему же у него родилось семеро сыновей, как у настоящего Великого Иглона?

– Что ж тут непонятного, – немедленно откликнулась прорицательница. – Это были не его дети.

* * *

Старик уже несколько часов разбирал груду камней, откладывая в сторону пригодные для восстановления соседского забора, и искоса поглядывал на Тористина. Тот с самого утра не проронил ни слова. Едва выбравшись из гнездовины, в которой провел явно бессонную ночь, орель только низко поклонился Старику и сразу же принялся за работу. Старик хотел ему помочь, но Тористин с преувеличенной учтивостью заметил, что Иглону не следует помогать простому подданному. С трудом скрывая усмешку, Старик важно заметил, что, пожалуй, это правильно, и отошел.

Его забавляло то, что происходило с Тористином. Из рассказов отца Старик помнил, что почитание Иглонов и полное доверие их мудрости было у орелей нерушимой нормой жизни. А уж дети Дормата вообще стояли особняком из-за своей горькой судьбы, и, более всего, из-за того, что были последними в роду истинных Иглонов. Словно монолит, завершающий многолетнюю безмятежную историю орелей, возвышалась память о них надо всеми прочими в окружении облаков тайны и сочувствия. Но сейчас для Тористина в этом вековом монолите образовалась, кажется, солидная трещина, которую Старик с видимым удовольствием пытался расширить и углубить. «Странно, – думал он, наблюдая с каким остервенением обтесывает камни вчерашний бунтовщик, – мне нравится неприязнь, растущая в этом ореле. Он не хочет видеть меня Правителем, и это хорошо, потому что причина тому может быть только одна – Тористин любит нынешних Иглонов и, значит, они того стоят. Что ж, пусть! Для чего бы Судьба ни собирала нас с братьями на Сверкающей Вершине, одно я знаю точно – править там мы не должны и не будем!»

Старику почему-то казалось, что для Гнездовища все сложится не так уж и безнадежно, если они с братьями откажутся от власти. Откуда взялась такая уверенность, он и сам не мог сказать, но объяснение своим мыслям нашел самое простое – не может его жизнь затянуться настолько ради дела, которое он делать не умеет и не хочет. Все свои долгие годы несостоявшийся Иглон отдал Гнездовищу. В этом он видел и смысл, и цель своего существования. Разве возможно, чтобы, управляя блистательным орелинским городом, Старик так же болел за него душой, как болел он за свое крошечное поселение? Нет, конечно же! А, раз так, то незачем и начинать. И, если ничего кроме власти им на Сверкающей Вершине не уготовано, то этим он с легкостью поступится, а остаток жизни готов посвятить поискам жителей Гнездовища и их возвращению домой. Ведь не пропали же они бесследно, в самом деле!.

О желаниях братьев Старик старался не задумываться. Хотя, если рассуждать здраво, зачем им власть в их преклонном возрасте, да еще в таком месте? За сто лет каждый несомненно состоялся, как личность и обрел, (Старик очень на это надеялся), достаточно мудрости, чтобы понимать несостоятельность притязаний, которые им навязывало происхождение. Ну, какие из них Иглоны?! Достаточно вспомнить старейшину кочевников. Тот был уже зрелым мужчиной, но, как Правитель, не шел ни в какое сравнение с молодым Донахтиром, хотя и управлял своим народом достаточно разумно. Нет, как бы там ни было, но на Сверкающей Вершине им должно быть уготовано что угодно, только не власть!

Старик снова задумался о братьях. Последнее время он делал это все чаще. Однако, воображения хватало только на то, чтобы мысленно размножить образ старца, являвшегося во снах, и нарядить его в одежды кочевников, смутным воспоминанием осевшие где-то в уголках памяти. И почему-то все время в голове всплывал рассказ Рофаны… Однажды, еще когда все звали его Фостином, Старик подслушал, как мать смеясь говорила невесткам о тех временах, когда она ожидала появления на свет очередного малыша. Тогда она тоже никак не могла вообразить, каким он будет. Зато стоило малышу появиться, он оказывался именно таким, каким нужно, и никого другого на его месте уже невозможно было представить. Вот и Старик, думая о братьях, все время убеждал себя в том, что они уже есть такие, какие есть, других ему не выдумать, и остается надеяться только на то, что при встрече родная кровь скажет им, что только такими они и могли стать.

Иногда, правда, он немного завидовал остальным. Если верить предчувствиям, то пятеро из братьев уже вместе, уже успели узнать друг друга и, может быть, даже подружились… Что ж, это правильно – все они жили на земле, и им есть о чем поговорить и что вспомнить. Седьмого брата, того который остался у амиссий, каждый мог видеть во сне, а, стало быть, имеет о нем хоть какое-то представление. Но как все они воспримут его, Старика? Не покажется ли он им особенно чужим из-за того, что вел жизнь, непохожую ни на какую другую?

Старику вдруг сделалось ужасно одиноко. Пожалуй, изо всех живущих в этих горах и на земле единственным родным и близким для него оставался только Нафин…

Интересно, каким он стал…

Но, пытаясь вызвать в памяти образ юноши, Старик видел только упрямого мальчишку со связанными крыльями, и понимал, что здесь его воображение тоже бессильно. Мальчик наверняка изменился – повзрослел, возмужал, и пытаться представить нового Нафина, то же самое, что воображать себе братьев, которых никогда не видел.

Старик досадливо крякнул и покачал головой. Лучше не думать ни о чем таком – не расстраивать себя. У него достаточно и других тем для размышлений. Вот, к примеру, Тористин с его неприязнью. Ведь как забавно все складывается – почти сто лет на Сверкающей Вершине сокрушались о пропавших младенцах, а теперь, когда выясняется, что младенцы выжили и готовы вернуться, как законные правители, их запросто могут встретить с холодным отчуждением.

«Пускай, пускай, – усмехался про себя Старик. – Радостно видеть, что орели не тупое стадо, бредущее за всяким, кто назовется Иглоном. Буду и дальше держаться высокомерно – пусть Тористин до конца прочувствует, что им может грозить. А там, глядишь, и остальным объяснит. Дар убеждения у него, видимо есть, раз притащил за собой столько добровольцев, готовых разгромить Гнездовище. Вот пусть и заглаживает свою вину перед Великим Иглоном. А если мои братья заупрямятся и будут настаивать на своем праве, то тут и я вмешаюсь. Ведь у меня перед Донахтиром тоже кое-какой должок имеется».