Владимир Владыкин - Потерянное семя

– Разве я похож на кающегося грешника? – Маркунин смотрел серьёзно, но искренне, хотя он мог ответить на её вопрос: зачем он приехал?

– Ты был уверен, что я не замужем? Ошибаешься – была, Юра, но муж погиб в Афганистане. И тебя я никогда больше не ждала, ты для меня умер тогда же, как не приехал в обещанный срок.

– Извини, Вера, но могу я увидеть сына? Мне сказали, что он учится, когда он приедет? – Маркунин не увернулся от её прожигающего ненавистью взгляда.

– Думаешь, сын так тебя жаждет увидеть? Ты в его сознании – не существуешь. Он знает, что его отец погиб в Афганистане…

– Это, конечно, подходящая, приемлемая для моей ситуации легенда, но я, как ты видишь, живой, в полном здравии. Но я предвижу твой вопрос, поэтому отвечаю— работал за границей, не выпускали, нельзя!

– Хватит, Юра, не прибедняйся несчастным! Какой я буду в его глазах обманщицей… А мне этого совсем не надо.

– Нет, ты не обманщица, зачем это объяснять ему, нечего туману напускать! Ты не хочешь меня принять такого?

– Нет! А почему? Объяснять мне нечего! Я не верю, что ты женат не был, хотя представить тебя чьим-то мужем – трудно…

– А фото сына есть – покажи? – слова её пролетели мимо слуха.

Вера принесла семейный альбом. Маркунин увидел сына, снятого в садике, в школе. Он был похож на него, но всё равно к нему отцовскую близость не испытывал; в душе ничто не шевельнулось, сердце не заныло. И только удивление и сомнение одолевало: неужели этот, крепко скроенный парень, его родной сын? Он никак не мог привыкнуть к этой мысли, чтобы глубоко, проникновенно осознать этот факт; он даже не почувствовал своей вины, впрочем, Маркунин верил, что в те далёкие годы он исполнял святой долг, не мог собой распоряжаться: «Сегодня не личное главное в сводках рабочего дня». Опять слова из песни пришли на память навязчиво. Тогда эта песня владела всеми его помыслами, о какой любви можно было говорить; собственно, смысл жизни действительно виделся не в личном благополучии. Он был, как и многие тогда, заражён сменой места, его толкал вперёд душевный подъём оттого, что везде он был нужен. Жить было интересно, работать и находить время для кратких романов с девушками и женщинами, которых в то время и уговаривать не надо было – почти сами уединялись с ним. Правда, стоило ему любой из них обещать «золотые горы», как ему действительно казалось, что он готов жениться. Но когда Юрий добивался своей цели, он вскоре пронзительно, до отчаяния понимал, – что не для него семейная обуза, так как для перемещений в пространстве ему нужна свобода, простор…

А нынче Маркунин, похоже, совсем сдался. Романтическая молодость прошла вместе с той песней, звавшей всегда в дорогу. Теперь все куда-то устремлены исключительно за личной выгодой, что в те годы решительно осуждалось. Что же случилось с людьми: бывшие комсомольские вожаки поголовно ударились в бизнес, тем самым как бы обманув все его самые лучшие ожидания. И пафос времени сегодня какой-то знобящий, заражённый всеобщим невротизмом, как можно больше урвать, ухватить. В те годы властвовал высокий подъём духа, который сами же и уронили, он упал на землю и его легко, бессожаленья затоптали бегущие за золотым тельцом…

Конечно, пора бы жить семейно, но чувствовал – не уживётся с Верой, да и она совсем не расположена принять его. А уговаривать её он не вправе, опять посеять иллюзии и обмануть? Он ведь никого никогда не уговаривал, а привычно прорекал высокие слова, как рыбак, закидываюший наживку. Маркунин не считал, сколько всего женщин прошло через его сердце, в котором ни одна не осталась. Впрочем, даже такой мысли никогда не приходило. Хотя когда-то гордился тем, что из числа встречавшихся на его пути понравившихся женщин, не было такой, с которой бы он не переспал. Собственно, для пустых с ними разговоров не завязывал отношений, да и они тоже предпочитали больше интима, чем просто встречаться. И почти все рассчитывали на брачные узы, но были и такие, которые довольствовались одними телесными связями и не стремились к семейной обузе. Если встречались замужние, то обыкновенно они всегда были почему-то недовольны своими мужьями… И не хотел, чтобы им так же были не довольны…

Маркунин закрыл альбом. Жизнь сына промелькнула в фотографических мгновениях, рождавших в душе смятение, что они с сыном останутся навеки чужими. Пора уходить, о чём и сказал Вере.

– Ты не подумай… Я тут проездом, пойду, – смущённо и неловко произнёс, не глядя на неё, жалея, что вообще приехал к ней в первую очередь, впрочем, она была ближе всех…

– Да что мне думать, вижу сама, не прочный ты, Юра, Бог с тобой. Мог бы переночевать, а утром бы… но задерживать – это, значит, посеять иллюзию самой себе, но лучше не искушаться…

Маркунин с лёгким сердцем взял чемодан, покачал головой. Вера уже ничем не соблазняла его. Если нет в душе чувств, так ничто уже их не разбудит. От прежней Веры и тени не осталось, вот и она почти легко отпускала его. Правда, в глазах её показались слезинки… И он ушёл, скрывшись в ночи. Автобус уходил в райцентр последний. Сидел в салоне и думал, что как хорошо, что не женился…

…В поезде опять звучал привычный мотивчик: «Колёса диктуют вагонные»… впрочем, отныне эта песня уже раздражала своим ложным пафосом, она звучала в сознании, как призрак того обманчивого времени, обернувшимся мишурой, не сбывшейся сказкой. В Сибирь он, конечно, не поедет, хотя там, у одной из его женщин, была дочь; остальные жили в ближайших областях. Маркунин знал, в каких городах и посёлках они жили, помнил, не забыл, а вот сами имена женщин, кажется, напрочь перемешались в памяти. И только у некоторых повторялись: была Надя, у неё от него тоже дочь, она жила в пригороде, где они, археологи, жили, а раскопки вели за пять километров…

Маркунин приехал туда пасмурным утром, уже ударил первый заморозок. На такси легко отыскал дом из нескольких квартир. Он вошёл в подъезд, бросил окурок, где и без того было мусорно. Надя открыла дверь, уставившись на не бритого мужчину. Она была худая, в старом вылинявшем халате, не причёсанная, лицо морщинистое, измождённое многолетним пьянством, что Маркунину было нетрудно определить. Но это открытие его отнюдь не смутило, он помнил, как очень давно они кутили с Надей и её забубённой подругой, имевшей тогда сына, но не жившей с мужем, залетевшим за кражу на зону. Маркунину стыдно было признаться даже себе, что в ту ночь переспал с обеими, причём Надя об этом знала, к чему, впрочем, сама в шутку его и подталкивала, а потом с обидой подругу спровадила…

– Не узнаёшь, Маркунина? – усмехнувшись, сказал он.

– Юрка, боже ты мой, какой важный стал господин! – воскликнула сипло женщина, хватаясь за грудки, за голову. – А на кого я похожа? Заваливай, я только пузырь взяла! И поговорим, оказывается, ты не забыл меня, а я вот какая стала зачиханная советским бытом. – Она деланно развела руки, пропуская гостя в комнату. – Все соки высосала такая житуха… – и притворно заскулила, оглядывая не прибранную комнату.