Геннадий Вальдберг - Кларица (сборник)

– Ну и что? – не поняла Кларица.

– Да так, ничего. Только чувствам ведь не прикажешь. Сегодня, когда дома у себя оказался, даже чудно как-то сделалось: шкаф, пиджаки в нем висят. Можно галстук надеть – очень странно.

– И что же, все время вот так? – отодвинула бокал Кларица. Раз Доб не настаивает.

– Почти. Разве месяц на роздых дают.

– А издалека это иначе совсем представляется.

– Издалека, – опять улыбнулся Доб.

И Кларица только сейчас обратила внимание, что не только нижняя челюсть, а весь он – огромный, в плечах не обхватишь… То есть обратила и раньше, что высокий и сильный, но сейчас он показался ей еще больше; и наверное, как раз из-за этой улыбки, которая с его огромностью – ну, никак не вязалась. Он как-то по-детски скривил губу, и на ней проступил белый шрам. Рассекли, видно, как-то.

– Это Лебег верно сказал, – все с той же улыбкой продолжил Доб, – когда начинали, все не так представлялось.

– Тебя тоже из школы выгнали?

– Нет, я нормально учился… Но родитель меня: на порог не пущу! Брат, вон, в люди пошел, а ты – бездарью будешь!

– А кто у тебя брат?

– Профессор. Недавно книгу издал: «Десоциологизация личности как этап эволюции» – заумь какая-то. Он и по телевизору иногда выступает.

– И что же, вы в ссоре, совсем не общаетесь?

– Общаемся. На похоронах отца месяц назад виделись.

– Но слирп, – осмелела Кларица, – всего лишь – игра.

– А профессорство моего брата не игра? Слирп рядом с ним – баловство, безделушка. У нас, если жила тонка, то взашей. И другого возьмут. Никаких тут поблажек. Сегодня ты лучший – играй, все твое. А упал – извини, второй сорт нам не нужен. А в этом университете: сидят там, друг друга подсиживают… Ведь в этой чертовой политологии, чем мой брат занимается, ничего не поймешь. Напророчат одно, приключится другое, и потом объясняют, что именно так и должно было быть. Мол, симптом тот и тот не сработал, новый фактор свалился – его не учли, а когда бы учли – только кто мог учесть?.. Вот и сводится все к болтовне и былым заслугам, которым та же цена, что и нынешним: кто больше бумаги извел, на конференции чаще ездил, с трибуны ораторствовал, на телеэкране маячил… Будто на телевидение за здорово живешь позовут? Контакты навел, я – тебе, а ты – мне. Но все это, как говорится, «история без сослагательного наклонения», – это я брата цитирую. А говоря проще, послужной список, которого я – из кожи вон вылезу – не заслужу. И на что не ропщу. Потому что в джунглях и должно быть как в джунглях.

Пока он говорил, он перестал улыбаться, протянул руку и взял бокал, который отставила Кларица. Она подумала: пригубит сейчас, – но нет, не пригубил, лишь понюхал вино и поставил на место.

Кларица было хотела на том заострить: вот видишь, нельзя, – но не заострила и правильно сделала, потому что Доб снова улыбнулся, отчего шрам на его губе сделался еще белее.

– Хорошо здесь, – решил поменять тему Доб. – В Дорлине вообще хорошо. Каждый раз понимаю, что здесь мое место.

– И тебя не смущают его неудобства? – спросила Кларица. – Толкотня, всюду прорва народу.

– Нет, не смущают. Это, наверно, наследственное. Я – городской житель. Когда мы приезжаем в провинцию: море, поля и деревья вокруг… Того же Лебега послушай, еще два мешка наплетет: и травою как пахнет, и воздух какой!.. И прав. Сотню раз. Только что мне его правота? Природа тоску нагоняет. Ощущается вдруг: одинок ты, заброшен. В ней что-то вечное, а ты – как соринка. И тогда рассуждать начинаешь: всё, наверное, потому, что мы оторвались от природы, во всяком случае, такие, как я, оторвались давно и успели создать ей замену. Для нас, для меня, Дорлин – и есть природа. Он – как бы следующий этап: Бог сотворил землю и все живое, живое сотворило Дорлин, то есть взяло на себя роль Бога, а Дорлин сотворил нас, иными словами, подхватил эстафету, – и так, наверное, до бесконечности. Ведь и Бог, если Он существует, тоже откуда-то взялся? Кощунство, наверное, так рассуждать? Но, как Лебег говорит: себя надо слушать. Косой Сажень, вон, не послушал – и руку сломал. И брат мой сломал, только не руку, хребет, хотя уверяет, что все делал правильно. А кто сказал, что в жизни бывает все правильно? Если было бы так – жизнь давно бы закончилась.

И снова улыбнулся:

– А почему ты меня не перебиваешь?

– Интересно, – ответила Кларица. – Знаешь, когда я ждала Вигду, кое-что из того, что сейчас ты сказал, мне тоже пришло в голову.

– Не философствуй, – взял ее за руку Доб. – Не женское это занятие.

– Второй, что ли, сорт?

– Нет, самый первый.

В общем, когда Вигда с Лебегом вернулись, они уже сидели в обнимку. На что Вигда не преминула обратить внимание:

– Хорошо продвигается. Я одобряю, – и, найдя свой бокал порожним, осушила Кларицин одним махом.

Но вчетвером разговор не получил продолжения. Да и не хотелось его продолжать. Он не для четверых. Едва ли что-нибудь из того, что Доб сказал Кларице, он мог бы сказать и при Вигде. И вовсе не потому, что Вигда глупа и неспособна понять. Просто при Вигде все обратилось бы в шутку. А шутить все же лучше над чем-то другим.

И другое нашлось:

– А вы обратили внимание, какой серьезный у нас официант? – сказал Лебег. – Он и по залу ходит: поднос – будто письменный стол. Словно в паузах между заказами диссертацию пишет.

– О происхождении жаркого из теленка! – ввернула Вигда.

– Нет, – затряс головою. Доб. – О десоциологизации официантов… Эволюция наша была бы не полна, когда не народилось бы это сословие!

– Во, дает! – хлопнула Вигда его по плечу.

– Но от кого? – теперь настаивал Лебег. – Не от обезьяны ж, как мы, официант эволюционировал?!

– Да от бабочки! – еще выпила Вигда. – Конечно, от бабочки!

– Почему же от бабочки? – спросила Кларица.

– А взгляни, как идет. Над паркетом порхает.

После чего стали перебрасываться еще какими-то шутками, хохотать, даже когда было не очень смешно. Снова и снова взрываясь при появлении этого «диссертанта»… Попросили еще бутылку вина. А когда он принес:

– Время кофе пришло, – сказал Лебег.

– И много-много пирожных! – добавила Вигда.

Но главное было, конечно, не в этом, не в словах, не в дурачестве, а в атмосфере, словно перенесенной сюда из зала. Куда Кларица не пошла, и о чем не жалела. Но, как говорится, когда гора не идет к Магомету… Эта атмосфера забирала в себя и делала все абсолютно дозволенным… Чего в другой раз Кларица бы испугалась: да ведь так потеряешь себя! – и чему бы могла воспротивиться – но не воспротивилась: когда так хорошо, так тепло, так уютно!

Из ресторана, Кларица думала, Доб отвезет ее домой… Он и отвез домой, только не к ней, а к себе. И когда она это поняла, заартачилась… Но протест получился ни то и ни се. Ну, привез и привез… Она все еще находилась в той атмосфере, унесла ее на прическе, серьгах и на платье с разрезами.