Л. Пантелеев - История моих сюжетов (сборник)

Потом в Ченцово пришло письмо от тетки нашей мамы, игуменьи Холмогорского монастыря матери Ангелины. В постскриптуме она писала: «Недавно у нас гостил Иван Афанасьевич».

Фраза эта звучала совершенно фантастически. В такое время! Отец! Гостил! В монастыре!

Много позже мы узнали, что в Холмогорском женском монастыре (вероятно, в части его) была оборудована тюрьма.

Чтобы не возвращаться к теме отца, скажу, что он, не в пример Ивану Андриановичу из «Леньки Пантелеева», не был запойным пьяницей и не оставлял семьи.

Но он мог бы и развестись с женой, и запить горькую. К этому легко могли толкнуть его и характер, и неудачно сложившаяся судьба.

…После подавления эсеровского восстания и на ярославскую землю пришел голод. Летом 1919 года мама и тетя Тэна отправились на поиски более хлебных мест. Таким хлебным местом показался им татарский город Мензелинск, стоящий километрах в десяти от Камы (от пристани Пьяный Бор).

На выезд из Ярославской губернии нужен был пропуск. Запомнилась эта последняя поездка с мамой в Ярославль (много позже, в 1929 году, я был проездом в Ярославле – с С. Я. Маршаком).

До Мензелинска добирались долго и трудно. Тети Тэны с нами уже не было, она вернулась в Питер. Ехали Александра Васильевна с тремя детьми, Елена Ивановна и Анна Васильевна с Ирой. На какие средства мы ехали и вообще жили – не знаю. Продавали и выменивали жалкие остатки барахла.

До Мензелинска добрались поздней осенью. Из города совсем недавно ушли белые. Мне показывали сапожника, знаменитого тем, что он чистил сапоги адмиралу Колчаку.

Унылая голодная жизнь. Почему-то часто меняем квартиры. Запомнилось 4–5 мест пребывания.

Угарные печи, клопы, ободранные обои.

Мама жарит пирожки с кониной, мы с Васей торгуем ими на рыночной Соборной площади.

Бесконечные болезни.

Перед второй годовщиной Октябрьской революции выдают – кажется, только детям – по четверть фунта пчелиного меда.

Я учусь в б. реальном училище.

Читаю. Пробую продолжать свои занятия литературой. Пишу стихи, прозу, пытаюсь сочинять пьесу, которую ставим в помещении общественной столовой (зав. этой столовой Сумзин – отец моего товарища по классу).

Мать уезжает в Петроград. Задерживается там. Не пишет. Вася на ферме. Тетка и меня посылает туда же.

(Вспомнил, как я мечтал об этой ферме. Представлял ее каким-то колледжем. В связи с этим вспомнилось другое. Мечты о кадетском корпусе, куда меня почему-то прочила мама, чему категорически воспротивился отец.)

Мучительная жизнь на ферме, в этом вертепе, изображенном несколько смягченно в повести. Уроки воровства.

Побег. Детский дом. Налет на монастырь.

Возвращение матери. И мое возвращение к ней.

Она заведует детским садом.

К ней сватаются – сначала местный покоритель сердец, парикмахер, потом – загадочная личность – Король Электричества, артист эстрады, с сыном которого Володькой мы учились, кажется, в одном классе.

Мать не теряет надежды, что пропавший без вести отец – вернется.

Отказывает «женихам».

Дает уроки музыки. Играет на рояле на киносеансах в городском клубе «Аудитория»… Там я впервые увидел Короля Электричества.

Пишу обо всем этом, как в анкете в графе «Краткая автобиография». Писать скучно.

В Мензелинске мы жили до 1921 года.

Забыл упомянуть профшколу, в которой я учился после фермы. Школа эта в повести написана довольно точно.

Двухнедельное путешествие на пароходах и в поездах до Петрограда…

Начало нэпа. Еще очень голодно. Приютила нас в своей восьмикомнатной квартире мамина старшая сестра Раиса Васильевна (в той самой квартире, где бывал когда-то Распутин). Мы с Васей спим на полу в прихожей. Потом живем в бывшей столовой – Ира с тетей Аней и мы четверо. Елена Ивановна репатриировалась, уехала к себе на родину, в Эстонию. Помню, как мы провожали ее на Варшавском вокзале.

И здесь, в Петрограде, мы люто мерзли. Мама ходила на Фонтанку, в бывший наш дом, просила у Киселева (он был председателем домового «Комитета бедноты») разрешения взять несколько досок с бывшего нашего же лесного двора. Иногда Киселев разрешал, и мы с Васей волокли на салазках эти доски или пластины с Фонтанки на Екатерининский канал в «дом церкви Вознесения».

Муж Раисы Васильевны Михаил Петрович – делец, коммерсант, владевший до революции винными складами, фруктовым магазином и рестораном на Невском (в доме Елисеева, где сейчас кино «Баррикада»), в начале нэпа вышел из состояния вынужденной спячки и занялся делами (между прочим, этот респектабельный буржуй учил меня, Васю и своих двух сыновей, Вову и Сережу, самому заурядному воровству. Под его руководством и с его участием мы несколько раз забирались ночами в склад аптекарской посуды, находившийся во дворе церковного дома, и уносили штук по десять больших стеклянных банок с притертыми пробками. Зачем они ему были нужны, эти банки, – не знаю. Нам, мальчишкам, это занятие нравилось, в нем был азарт – бескорыстный).

Нужно было что-то делать и нашей маме. О работе и речи не могло быть.

Кто-то надоумил ее открыть на Сенной чайную. Денег у нее не было. Один пай внесла тетя Тэна, другой – в виде каракулевого сака – тетя Аня. Мамин пай был – ее труд. Крохотную чайную в два окна, на пять-шесть столиков назвали «Теремок». Недолгое время работал там в качестве официанта и я. На крохотной кухне работала Ира.

Вообще-то я учился в советской единой школе, в б. гимназии Гёде на Екатерининском канале, угол Фонарного переулка. (Был там среди моих товарищей сын портного Изя Шнеерзон, несколько лет спустя кончивший самоубийством, была девочка, носившая бойскаутскую шляпу. Сохранялись нравы, о которых повествуется в «Леньке Пантелееве». Но Володька Прейснер, журнал «Ученик», история с Карлом Марксом и др. – или выдумано, или почерпнуто из других периодов жизни.)

…Одним из завсегдатаев чайной «Теремок» был Василий Васильевич Осипов, высокий красивый ярославец, полуоптовый торговец мясом. Чем он пленил нашу маму, этот полуграмотный человек, не знаю. Он был женат, жил неподалеку, на Мещанской улице. Сильно пил (загадка творчества: почему-то этот грех я перенес с отчима на отца).

Однажды, когда Василий Васильевич (или Васвас, как звали его мы с Васей и Лялей) сидел в «Теремке» и потягивал из стакана самогон, туда прибежала девочка и сказала, что жена его – сгорела.

Женщина эта разжигала примус, он почему-то вспыхнул, она схватила его и выбежала на лестницу. Там и охватило ее пламя.

Жила она четыре дня.

Все эти четыре дня мама наша не отходила от нее, не спала ни одной ночи.

Женщина умерла.

Когда, в каком году это случилось, – сказать не могу, не помню.

«Доход», который давала чайная, был мизерный. Сытым я себя не помню. Тут и начались лампочки, магазин «ПЕПО», «кручу-верчу» и многие другие проделки, о которых я в повести – да и нигде вообще – не упомянул.