Виктор Бычков - Когда горы плачут

Сразу после Афганистана вернулся в Котельниково, забрал через ЗАГС свою курсантскую любовь Светку Шубину, укатил, увёз её в даль светлую, в такой же, как и родной город молодой жены офицера, заштатный городок пронизывающих ветров и трескучих морозов в Забайкальском крае с нерусским названием Джида. Потом – Благовещенка на Дальнем Востоке; никому не известная станция Калманка и учебный авиационный полк в городке Славгороде на Алтае. В период развала страны и Советской армии служил на забытых Богом и людьми Курилах, откуда и уволился, хотя мог ещё прослужить годиков этак с пяток до полной выслуги в двадцать пять календарных лет. Однако не смогла душа офицера-государственника смотреть, как трещала, разваливалась некогда несокрушимая и легендарная Красная армия, постепенно превращающаяся в некое пристанище бомжей, воров и неудачников по жизни. Ну, да Бог с ней, с новой армией России. Ему уже не ходить под новую строевую музыку, не пожинать лавров победителя под её знамёнами. Правда, душа болит. Да только кто её, душу отставного офицера, брал в расчёт? Родине до некоторых пор нужно было тело его, а не душа. О душе пусть заботится Всевышний, а не Министерство обороны. Кинули в лицо скромную даже по меркам «гражданки» пенсию, пнули коленкой под зад, и – гуляй, Вася! Ты Отечеству больше не нужен, ты стал обузой для него, отработанным материалом. Ему быстрее бы от тебя избавиться.

Приехали с женой снова в Котельниково к её родителям. Ибо так и не выделило родное государство для своего защитника ни единого метра жилой площади, не нашла родина на своём огромном, самом большом в мире, теле места для служившего ей верой и правдой отставного капитана. Воистину, как на защиту звать, так родина-мать, а как расплатится, так мать-волчица. Но он, Назаров Василий Петрович, не в обиде: это его страна, это его родина, какая ни есть, другой не будет. Да и не пристало служивому человеку жаловаться на родину. Он её защищать обязан, а не сопли жалобно пускать, обидки корчить.

Чинов больших не достиг, звёзд с неба не хватал. Ушёл капитаном с должности заместителя начальника штаба батальона аэродромно-технического обеспечения там же, на Курилах. И не жалеет.

Детей им со Светкой Бог так и не дал. Где только не лечилась, в какой только госпиталь и санаторий не ездила, но… Не судьба. От того ли, нет, но жена взяла в голову, тосковала, переживала так сильно, что приключилась с ней болезнь страшная, тяжёлая, неизлечимая. Начала чахнуть ещё на Курилах, а угасла в родительском доме как свеча буквально за полгода. Похоронил Вася свою любимую Свету там же, на окраине городка под звуки военного марша «Прощание славянки», установил надгробный знак в виде стелы с красной звездой на вершине, как и подобает настоящей жене офицера, сам немного пожил в доме тёщи, потом снял квартиру, съехал. Не мог смотреть, не мог находиться в том месте, где всё пронизано памятью, духом любимой женщины. Ни единого раза не слышал из её уст Вася стенаний, жалоб на съёмные квартиры, уголки в казармах, что заменяли жилплощадь; на отсутствие жилья, воды в очередном гарнизоне, тепла – в другом, работы – в третьем. Не роптала, смиренно сносила все тяготы и лишения воинской службы, молча собирала нехитрый скарб, молча, не ропща, следовала за мужем в любой край света, в любую «дыру», которую родина считала нужным «заткнуть» её мужем, а своим защитником… Отдавало всю себя ему, мужу… Как тут не благодарить судьбу, что дала возможность любить и быть любимым такой преданной, сильной женщиной?! Икона, а не женщина! Монумент! Эталон!

– Да-а-а… Жи-и-изнь, – мужчина произнёс в голос, огляделся вокруг.

Сновали пассажиры, хрипел как в добрые старые времена динамик, объявляя о прибытии и отправлении поездов. Всё было как прежде, но что-то было и ново, чего когда-то нельзя было увидеть и услышать на вокзалах. Нет-нет да проходил наряд милиции с собакой, пристально вглядываясь в лица пассажиров. Развязно вели себя парни в уголке у киоска. Их гортанные крики сменялись громким до неприличия смехом, матами на русском языке, оскорбительными, неприличными выкриками в адрес молодых девушек, что имели неосторожность в тот момент оказаться поблизости. Да-да, вот это как раз и было новым, отметил про себя Назаров. Раньше было чуть-чуть приличней, спокойней на вокзалах. Не было вот этой развязности, разнузданности, неприкрытого, демонстративного хамства, граничащего с полным неуважением, пренебрежением к пассажирам как людям.

– Дядя, – Василий Петрович повернул голову. Рядом с ним присел на краешек сиденья небольшого росточка мальчик лет пятнадцати-шестнадцати как принято сейчас говорить «кавказской национальности». Но произношение было чистым, без акцента.

– Слушаю тебя, дружок, – Назаров отметил для себя испуг в глазах, некую робость. Руки паренька нервно теребили шапку, глаза смотрели заискивающе, умоляли.

– Дяденька, проводите меня, пожалуйста, до машины. А то здесь милиция, ещё схватят, арестуют.

– С чего ты взял, мил человек? Милиция бережёт, а не арестовывает.

– Я же знаю, дяденька. Они нас не любят и придираются безо всяких причин.

И снова Василий Петрович обратил внимание на чистейший русский язык. Обычно у людей кавказских национальностей проскальзывал характерный акцент, а у этого парнишки его не было.

– Хм, так и быть, – мужчина посмотрел на часы: до отправления поезда ещё целый час, посадку не объявляли. А почему бы не прогуляться? Да и ноги затекли, не помешает и размяться.

Уже на выходе из зала ожидания навстречу им двинулся сержант милиции, жестом требуя остановиться.

– Со мной, со мной, командир! – Василий Петрович приобнял парнишку, увлекая его к выходу.

Сержант остановился в нерешительности, потом всё же махнул рукой, разрешая продолжить движение.

Спустя несколько дней Назаров будет вспоминать эту ситуацию, сержанта милиции, и будет казнить себя последними словами. Остановись он тогда, подчинись законному требованию милиционера, и всё было бы иначе. Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад.

– Видите, дяденька, я вам говорил, – паренёк теперь уже сам приобнял Василия Петровича, направляя его в угол автостоянки на привокзальной площади. – Во-о-он наша машина. Я посижу в ней, брата подожду. Спасибо вам, дяденька.

Они не дошли до бежевой «Волги» каких-то несколько шагов, как Назаров почувствовал острый, резкий укол в ягодицу. Ещё успел обернуться назад, но никого не увидел. Больше он ничего не помнит. Провал в памяти.

Потом были проблески сознания, отрывочные, смутные. Резко воняло бензином. Он лежит, скрючившись, в каком-то небольшом пространстве. Начал понимать, что его везут. Сильно занемело всё тело. Сухость во рту сопровождала почти все воспоминания. Обрывочно слышал разговоры, но пошевелиться, произнести хоть слова не мог: не было сил. Однажды пришёл в себя, память, сознание вернулись к нему. Понял, что он лежит в багажнике той самой бежевой «Волги», к которой по собственной доброте и глупости сопроводил парнишку.