Владимир Владыкин - Беглая Русь

Например, Староумовы, Полосухины, Костылёвы, Пироговы, Чесаноновы, Половинкины, Зябликовы и другие, кто одними из первых разными путями приехал на Донщину, уже не раз ездили за город на станцию Хотунок и за день оттуда привозили угля по нескольку бричек…

Как раз в ту осень, в ноябре, Фёдор Зябликов ездил на родину в Калужскую область продавать избу да заодно посмотреть на жизнь земляков. Он не раз прогулялся по всей деревне из конца в конец; почти все избы остались при своих, прежних хозяевах, и ничего тут сильно не переменилось. Только брошенные подворья умерших, да их, Зябликовых, без хозяйского догляда пошли в запустенье и попёр дуром чертополох, хотя поздней осенью он уже засох. Их приусадебный надел, который за годы колхозного жалкого существования хоть как-то ещё кормил семью, тоже зарос бурьяном, а из-под фундамента избы торчали будылья лопухов…

Ещё не продавая избы, оставаясь в ней пока временным жильцом, Фёдор почувствовал такую неизбывную тоску по семье, что не удержался и в первую же ночь написал жене Екатерине о том, как тут без них текла жизнь. После их отъезда из деревни уехали ещё несколько семей. А те две или три семьи, что уезжали раньше них, Зябликовых, вскоре вернулись и больше никуда не трогались с места даже в самые страшные голодные месяцы, когда уже почти было нечего есть. Но вот чудом перемогли, выжили, и все прежние тяготы остались позади. Хотя полного продовольственного облегчения, увы, не наступило, несмотря на то что в колхозе появилось два трактора, один комбайн, новые сеялки, веятельные агрегаты. С хлебом к осени стало немного полегче, до следующего урожая на едока выдали почти по два центнера, да и со своего приусадебного огорода накопали по нескольку мешков картошки. А кого-то выручали свои коровы, так что худо-бедно надвинувшийся было всей костлявой грудью голод перемогли, перебороли.

И не без зависти наблюдая неспешную жизнь земляков, Фёдору неожиданно поманилось вернуть семью назад, так как теперь ему стало ясно, что тогда, поддавшись собственной панике и заманчивым посулам вербовщика, он допустил непростительную ошибку. А когда некоторые односельчане и председатель Уваров уговаривали его вернуться к своим корням, он осознал это ещё больше. И только теперь со всею полнотой он постиг ту истину, что родину ничто не заменит, и он настолько глубоко проникся этим смыслом, что было совсем поддался уговорам земляков, и был готов вернуть семью на родину. Но тут вдруг вспомнил, что там, в чужой земле, покоится его мать, которая ещё при жизни простила оступившегося сына и потому он не должен её бросать, это приравнивалось бы к предательству. И как никогда Фёдор невольно загрустил, задумался. Когда деревенские мужики – Иван Макаров, Силантий Пантюхов – узнали о его утрате, они только посочувствовали, но не осудили, что в далёком краю обрёк старую мать на такую горькую участь. Но и бывшие приятели тоже поведали, как по их селу свирепой косой прошёлся голод и унёс несколько дряхлых стариков и даже детей, но остальные, слава Богу, выжили и теперь здравствуют.

В Кухтинке Фёдор погостевал недолго – часа два; проведал Епифана, который всё так же, как и раньше, работал лесником; навестил Настю с её повзрослевшими дочерями и единственным сыном, родившимся уже после ареста мужа. От неё узнал, что их председателя сельсовета Антипа Бедина арестовали якобы за утаивание недоимщиков. Он также проведал и Нюту с мужем Ерофеем с их тремя детьми. Муж Нюты в колхозе всё так же плотничал и потихоньку дома, столярничая, выполнял заказы людям. И жизнь для них шла счастливо, но с Ерофеем Фёдор никогда ни о чём не беседовал, тот был всегда как-то таинственно молчалив, точно знал нечто такое, чего другим знать не положено. А вообще, он был по натуре такой: политики не касался, жил тихо, никого никогда не задевал. И даже ни с кем не выпивал. Впрочем, Фёдор тоже не жаловал зелье. Нюту он плохо знал, ему просто хотелось посмотреть, как живёт старшая сестра его жены, чем и выполнил наказ Екатирины. Её сестра была мастерица по вышивальному делу и передала жене несколько накидок на подушки с выбитыми на них затейливыми узорами. А Фёдору, пришедшему к ним с пустыми руками, было неловко принять такой роскошный подарок…

И он, пригласив приехать к ним, на Дон, в гости, скоро попрощался; и уходил с мыслью, что Ерофей с Нютой, как и все тут, перемогли трудные времена. Получалось, только он, Фёдор, струсил, покинул родную избу. И теперь находился в Аргуново гостем, а в избе от их прежней жизни не осталось и следа, и он почувствовал какую-то особенную щемящую боль, что теперь им здесь уже никогда не жить, а изба перейдёт навсегда к чужим. Он только довольствовался тем, что познакомился с жизнью земляков, и она вызвала из памяти прошлое, по которому вдруг неутешно заныла душа, отчего даже хотелось заплакать, чего раньше с ним никогда не случалось… И он не знал, что изба, срубленная его руками, простоит ещё не один десяток лет, а его самого будут помнить только соседи да родственники жены…

В конце письма Фёдор написал Екатерине о её брате Егоре, который в самом начале своего лагерного злоключения прислал жене Насте по оказии два скупых сообщения, что сослан аж за Полярный круг, что пока жив, и больше от него не получила ни одной весточки, однако, несмотря ни на что, она терпеливо продолжала ждать мужа…

Конечно, о своих чувствах он не писал жене, и никак не мог понять: почему он так легко погнался за хлебной приманкой вербовщика? Спустя несколько месяцев, когда голод уже не угрожал и, наверное, совсем отступил, легко было недоумевать, а тогда во имя спасения своих детей жили в постоянном страхе…

Напоследок Фёдор всё же приписал свои сомнения: не ошибочно ли они осели на юге по воле вербовщика? И будто напрочь забыв о похороненной матери на тамошнем городском кладбище, он опять надоумливал жену: а почему бы им и впрямь не вернуться в родную деревню. И она, Екатерина, там должна без него с детьми одна собраться в обратную дорогу, а он будет тут её ждать, чтобы и ему не тратиться на обратную дорогу. Но сначала должна была письмом уведомить, как она посмотрит на его предложение. И он отнёс письмо в сельсовет. Председатель Пётр Иванович Наметов встретил его радушно, расспросил, как там, на Дону, живётся им. Фёдор как мог обрисовал картину, но так, чтобы у Наметова не сложилось мнение, будто он действительно жалеет о своём поступке, променяв родную деревню на чужбину, где ничем не лучше, чем здесь. Конечно, на юге живётся неплохо, хату своими силами поставили, скоро обзаведутся своим хозяйством. И тут, под влиянием участия Наметова, он проговорился, что вопреки всему тянет его родина своими путами; и Наметов, бодро подмигнув, поощрительно поддакнул, дескать, правильно, всегда так тебе говорил и вот оказался прав…