Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз…

– Ну, валяй, если не долго.

И Валя стал торжественно зачитывать свой первый в жизни литературный труд.

ВАЛИН ТРУД

Снег на душу. Так называется. Снег валил, как из ведра, хоть и был конец апреля. Я почему-то про апрель написал. Тяжёлыми хлопьями падал на уже распустившуюся вербу, на вылезшие сдуру из земли одуванчики, на крыши домов, на дороги и тротуары, вынуждая сбавлять скорость водителей и пешеходов и материться дворников. Те решили было, что снеговые лопаты можно убрать подальше. Я на балкон её обычно прятал, чтоб не упёрли, – Валя глянул на слушателя, – ты не спи, давай! Снег падал на зонтики всех мастей, прикрывающие головы и плечи вечно спешащих куда-то, злых, без улыбки, горожан. На взлётные полосы аэродромов, способствуя скоплению пассажиров и спекулянтов в залах ожидания и радуя буфетчиков: залежалые бутерброды поглощались на «ура» и коньяк в разлив шёл наперегонки с чаем. Немногочисленные селяне, прервавшие и без того неторопливую пахоту, доедали квашеную капусту, выходя из зимних запоев, ремонтировали древние трактора, по привычке готовясь к очередной битве за урожай, под шелест снега мечтая о частной собственности на землю, как в Англии. По-чёрному ругались гаишники: попробуй измерь скорость машины при видимости сто метров. Да и ещё авария случилась с междугородним автобусом: не увидел водитель светофора, – привык по трассе катить без препятствий, – и подставился на первом перекрёстке под «жигуля». Никто не пострадал, но ведь надо бросать ответственную работу – сшибать червонцы с иномарок, и ехать разбираться, протокол составлять. Мы два часа в этом автобусе просидели, пока их дождались, даже лыжню осмотреть потом не успели толком. Ты не спи. Хлопья всё увеличивались в размерах и уже здорово мешали работе локаторов, но и самолёты-шпионы в такую погоду не летают: не видно им никаких секретов, кроме туч, что ж зря рисковать? Под тяжестью стихии провисли провода и ветки деревьев. Тут уж, где какой изъян, провод рвётся, ветка ломится, в лесу шорох от миллиардов падающих огромных снежинок. Потрескивают оттаявшие было сдуру после зимы ветви. Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, поскольку лампочку украли. Немногие выжившие, но доживающие век из племени романтиков-геологов, чудом получившие деньги на полевые работы, сычами сидят в палатках и избушках, курят у печек, читают кто Булгакова, кто Толкиена, и усмехаются в бороду: «Не такое бывало, зимовали в палатках, а уж это – тьфу, не приключеньице даже. Дрова заранее заготовлены, до воды тропинка протоптана, тушёнка и чай под раскладушкой, а что палатка протекает от старости – так не над головой же!»

Снег валил уже как из вёдрышка. Эй, ты не спи там! А капитаны «Ракет» и «Восходов», застигнутые стихией врасплох, на малых оборотах, брызгая слюнями на штурвал, добирались до ближайших пристаней. Водители «СуперМазов», в очередной раз сдуру растележившись поперёк дороги кто у Тайшета, кто за Читой, поджидая тягача, кляли Бога на третий день после Пасхи, наливали с горя по маленькой – всё равно ещё триста километров впереди ни одного гаишника, и зарекались ездить по Богом, чёртом и правительством проклятой трассе. А снег – это просто мёрзлая вода, падающая откуда-то сверху. Он не виноват, что он падает. А если кому-то это не нравится, так надо было селиться на Марсе. А уж коль Адама, Еву и всех их потомков без права выезда поселили сдуру на Земле, то принимайте, господа-товарищи потомки, всё как есть, как это делают йоги, умные писатели и геологи в палатках, и не гневите Бога, а то он может и похлеще что-нибудь устроить. Ведь он не зря на кресте висел.

*****

– Не просто висел, а – сдуру, – закончил благодарный слушатель за Валю, – ну и чушь! Я ни капельки не врубился, к чему это всё написано. Ну, снег. Ну, лопату ты прятал сдуру на балконе. Адам с Евой на ракете. В чём, как говориться, все ссуть? Зэ брэд оф сиф кэбэл.

Валя, не ожидавший такого жестокого разноса, молча кивал головой, проклиная себя за то, что так разоткровенничался и ненавидя противного критика за толстокожесть. Ему своё произведение показалось очень даже неплохо написанным.

– А Васька слушает, да жрёт! – выдавил он наконец.

– К твоему сведению, Валя, я уже давно сочиняю. Мои стихи даже в стенгазете в техане были. И все хвалили. Как же там начало? А! Я иду по тайге и тропа глубока. Не устану любить это слово – тайга. Не впервой мне в тайге эти тропы торить, не впервой мне в лесу в одиночку ходить. Дальше не помню. Вот это от души! Не то что снег твой сдуру из помойного ведра. Жопу вытри и забудь!

– Я такой стих сочиню за пять минут, – оскорблённый прозаик чуть не плакал от обиды и решил хорошенько отомстить, – не впервой в котелке мне картошку варить, не впервой по тропе дуру-Нинку тащить. В третий раз по тропе скоро буду ходить. Сильно нравиться мне в одиночку блудить. А тропа глубока, а тропа далека, далека-далека, глубока как река. По реке поплыву, как известный топор, проплывая Туву погляжу на забор. Я на лыжах хожу, и без лыж я бреду. Я о прозе сужу, как макака в бреду. Фигня это, а не стихи! Не позорь больше стенгазеты! Пушкин из тебя, как из задницы – соловей!

– Ну уж и фигня! – растерялся поэт, не ожидавший от сушёного романтика столь резкой отповеди. – Не нравится – не слушай. И вообще я спать собирался.

Он завалился на фуфайку, зло обматерил скрипучие нары и подытожил вечер:

– Стихи надо уметь слушать. Душой! Это не проза твоя идиотская, – и пока Валя готовил ответный залп, захрапел.

– Из всех поз, принимаемых человеком во сне, обязательно найдётся такая, в которой он, зараза болотная, захрапит, – пробубнил Валя, набросил на голову фуфайку и через минуту тоже засвистел на все лады.

На другой день оба были здоровы, если не считать болячек на носах. О вчерашней стычке на ниве творчества не вспоминали. Съев котелок пшённой каши с маслом и сахаром, они пошли оглядеть окрестности и пофотографироваться. Погода стояла чудесная: светило солнце, но январь – это не в Африке январь: на самом «солнцепёке» вряд ли было теплее минус двадцати. Прошли по посёлку из конца в конец. Трудно было определить, что за люди здесь жили. Но не крестьяне. Кругом стояла чёрная тайга, куда ни глянь – горы. Тут явно никогда ничего не сеяли. То ли золотоискатели, то ли спецпереселенцы. Да и избы какие-то не сибирские, основательные, а скорее на украинский или литовский манер, маломерки. Самих изб практически не осталось. В основном виднелись покосившиеся срубы и заборы, местами заплетённые ржавой колючей проволокой.

Они прошли по своей лыжне, стрельнули по паре раз в забор, сфотографировали друг друга, пейзаж и свою избу издали. Вася нёс капкан с кастрюлю размером и банку с маринованной гадюкой, которую он к великой радости нашёл на чердаке.