Андрей Шилов - Сестры Карамазовы

– Хорошо-то как, Хераська! Сядешь вот так иной раз, Богу помолишься – «Да святится имя твое, да приидет Царствие твое» – глядишь, и приходит оно…

– Кто? – недоуменно промычал Хераська.

– Кто-кто?! Оно, стало быть. Царствие.

Тит повторно перекрестился и молча стал ждать.

Просто ждать.

Свои первые стихи я назвал просто – «Владимир Ильич Ленин с ликом на запад и выходом в треугольник», посвятив нежнейшие зарифмованные рулады маленькому лысому лучику света в непролазной кромешной тьме прошлого, о котором вычитал в какой-то запыленной книге.

Редактор поинтересовался:

– Но почему Ленин? Это же неактуально. Ну, Пиночет хотя бы, Путин, или Фидель Кастро. Господь Бог, на худой конец!

– Ленин – это всегда актуально! – я грубо пресек его оппортунистическое либретто и поднялся с кресла. У дверей я оглянулся и хмыкнул. – А Бога нет. Скорее всего, нет.

Двое – старый и молодой – переглянулись. У старого тут же погасла едва зажженная сигарета. Он тщательно выбил оставшийся табак на дно миниатюрной хрустальной пепельницы в виде летающей тарелки и потянулся за пачкой «Космоса», лежащей у телефона.

– Тебя кто-то вспоминает, папа, – мальчик указал на скомканную сигарету. – Сама погасла, значит, вспоминает. Примета у них такая.

– Нет никаких примет, сынок. Скажи-ка лучше, что задали на завтра?

– «Происхождение видов» Дарвина…

Отец взялся за телефон, свободной рукой перелистывая записную книжку, и набрал номер.

– …И «Трансмутацию людского тепла» Льва Шестова.

– Не слыхал, однако.

В трубке послышались короткие гудки. Старший положил ее на место и, будто бы обращаясь к себе, равнодушно процедил сквозь ровный ряд штифтовых зубов:

– Да и людей никаких нет.

Редактор исчез.

Сын улыбнулся неожиданному повороту беседы и принялся поспешно собирать учебники в ранец.

– Значит, завтра я так и скажу Передонову, если вызовет: нет, мол, никакого Дарвина. И Шестова тоже. А возникнут проблемы – на твой авторитет сошлюсь!

Отец молча усмехнулся. Выйдя из комнаты, он некоторое время размышлял о ситуации в Персидском заливе, но, дойдя до своего кабинета, махнул рукой и отворил дверь. На рабочем столе одиноко горела зеленая грибовидная лампа, закрытые матовые жалюзи создавали иллюзию глубокой ночи. Он подошел к огромному компьютеру, кряхтя уселся в роскошное мягкое кресло и, достав сверкающую вставную челюсть, набрал в командной строке: www.lenin.ru.

На экране высветилось невнятное лицо некоего прищуренного гражданина средних лет. Лихо задранная на затылок кепка выдавала молодецкий нрав гражданина, а низкий лоб, раскосые глаза и придурковатая ухмылка наводили на мысль его незаурядном уме. Под изображением заплясали желтые строчки:

В.И.УЛЬЯНОВ (22.04.1870—21.01.1924) – великий русский советский писатель-софист эпохи атеистического мракобесия, лучший друг и защитник угнетенных масс.

Подписывался псевдонимом – ЛЕНИН.

В своих главных произведениях (таких как «Лучше меньше, да лучше», «Шаг вперед, два шага назад» и «Декрет о Мире») он, вывернув наизнанку все ужасы нелепой действительности, пресек предательские вылазки ревизионистов, пригвоздил к позорному столбу ренегата Троцкого, открыл массам величайшую тайну партии и указал широкую дорогу социалистических преобразований всему советскому народу, а также мордве, чувашам и татарам…

Подло отравлен на партийной усадьбе в Горках неизвестным злопыхателем. Вероятен грузинский след…

– Как исказили историю, сволочи! – выдавил из себя старший. – Надо бы что-то делать с этим. Надо, однако.

Какая-то мысль не давала ему покоя. Он вновь придвинул к себе телефон, вновь набрал номер, вновь ему никто не ответил – гудки. Уставился на невнятного гражданина в мониторе…

(короткий сигнал: пи-пи-пи-пи)

…и уверенной рукой нажал на кнопку DELETE. Изображение пропало.

И решил он, что это хорошо.

Я не знаю, почему свои первые стихи я назвал именно так – «Владимир Ильич Ленин с ликом на запад и выходом в треугольник». В конце-то концов, дело не в названии. Дело – в том высокомерном тщедушном человечке, что прячется за строфами и рифмами. Может, в этом я и наговариваю на себя, но в другом уверен на все сто: я – Поэт. С большой буквы!

Вы спросите – каково это, быть Поэтом с большой буквы?

Отвечу – нет ничего проще, если, конечно, судьба удосужилась отметить вас своим избирательным знаком.

Меня – да. А началось все с телефона.

Простите, а у вас есть телефон? Даже если нет (воспользуйтесь жетоном, 2-копеечной монетой или пластиковой картой) – попробуйте набрать незнакомый номер, и вам откроется бездна любопытного… Однако сначала ответьте на вопрос: вы верите в сверхъестественное?

В соседние цивилизации? В смежные миры?

…Бездна любопытного – не больше. Ведь вам никогда не попасть по телефону, даже междугороднему, в параллельную реальность. В лучшем случае вы попадете в параллельную линию, где сотни таких же идиотов пытаются перекричать друг друга.

Поверьте мне: вам ни за что не дозвониться до параллельного мира, а это значит, что его либо не существует, либо в параллельном мире нет телефонов. Впрочем, звоните куда хотите – здесь я вам больше не советчик. Я поэт.

Поэт!

Его первый звонок прозвучал во вторник, десятого. Я долго не мог уснуть, все думая, где же он разыскал мой номер. Я спрашивал у знакомых, не звонил ли он им. Они издевательски пялились на мой новенький аргентинский галстук и советовали взять отпуск. Недоноски!

В среду я сдал рукопись редактору…

…И был очень удивлен, когда редактор исчез.

В четверг, двенадцатого, звонок прозвучал снова.

Мы говорили долго, не спеша, заостряя внимание на некоторых темах. Помню, я даже цитировал Федора Сологуба, а он благосклонно поправлял меня там, где я по слабости памяти ошибался. Закончился наш диалог какой-то досадной нелепостью.

Сначала он критиковал мои воззрения на богостроительство по принципу Гектора Свазилендского, а когда я сказал ему, что Бог есть любовь, если он, конечно, есть, он грубо отрезал:

– Бог не есть любовь. Бог есть Бог, однако!

Я нагрубил ему, на что он с явной угрозой в голосе прошипел:

– Дождетесь вы у меня…

И бросил трубку.

В пятницу, тринадцатого, я обрезал провода, уселся за стол и, проглатывая неразжеванные крекеры, неровным почерком вывел на белом листе бумаги: