Сергей Нагаев - Владимир Ост

Взгляд Осташова привычно, не задерживаясь, скользил по картинам. Но едва в поле его зрения оказался портрет матери, Владимир вздрогнул.

Ему припомнилось, как однажды в детстве, когда мать была молодой, а он, соответственно, – маленьким карапузом, она привела его в кабинет врача. У Вовы болело ухо, и доктор, быстро обнаружив причину боли – серную пробку, – решил вымыть ее марганцевым раствором. Приготовления к процедуре повергли Вову в панику. Врач положил на столик сверкающую металлическую воронку, изогнутую эмалированную ванночку и главное, самое чудовищное – огромных размеров шприц. Вова быстро слез с процедурного кресла, вскочил на колени матери, которая сидела на стуле рядом, и, уткнувшись в ее кофточку, горько зарыдал. Мать долго уговаривала его снова сесть в кресло, но это было бесполезно. Вова выл и лил слезы до тех пор, пока мать не сказала:

– Ладно, пойдем домой. Пробка сама вылезет, правда доктор? Не бойся, зайчик мой родной, все будет хорошо, успокойся.

Вспомнив сейчас этот случай, Осташов вдруг пожалел, что не может снова стать маленьким. Ему захотелось уткнуться, как много лет назад, в мягкую кофточку. Захотелось, чтобы мама с любовью погладила его по голове и сказала ласковым голосом: «Не бойся, зайчик, все будет хорошо, ты никогда не умрешь».

Впрочем, Владимир тут же устыдился этой секундной слабости и взял себя в руки. «Ничем она не поможет, – подумал Осташов. – Я на свете один. И я сам все могу».

Он встал и бодро прошелся по комнате.

– Так, курить я бросил, – вслух сам себе сказал Владимир. – Теперь надо мускулы подкачать. Это всегда пригодится.

«Интересно, сколько раз я смогу отжаться без передышки?» – подумал Осташов.

Он лег на ковер и начал упражнение.

Эксперимент показал, что его максимум – это 21 отжимание подряд. Результатом Владимир остался крайне недоволен.

Немного отдышавшись, он вновь прильнул к ковру и начал отжиматься. Руки его дрожали, лицо налилось краской, с каждым разом отрывать тело от пола становилось все труднее.

– Ты чего это? – неожиданно прозвучал с порога голос матери.

Осташов обмяк и распластался на ковре.

– Не спится что-то, – проговорил он хрипло.

Сообразив, что лежит перед матерью в одних трусах, Владимир медленно, тяжело дыша, поднялся, сел на стул, снял с его спинки шорты, надел их и, наконец, поднял взгляд.

На лице матери было беспокойство, так надоевшее Владимиру в последние годы.

– У тебя… – сказала она.

– …все в порядке, Володенька? – весело продолжил ее обычную фразу Осташов. – Ха-ха. Я угадал? Мама, со мной все в полнейшем порядке.

Владимир невольно сравнил стоящую в дверях мать с девушкой на портрете. «Она здорово сдала после ухода папаши, – подумал он. – А времени-то прошло – всего два года». Перед ним стояла женщина с диагнозом: «Живет прошлым». Она уже не вспрыгнет на мотоцикл и не укатит ни в какие солнечные да веселые просторы. Потому что свои веселые просторы она уже проехала.

Осташов отметил про себя, что, пожалуй, впервые оценивает ее вот так, отстранено, будто совершенно чужого человека.

– Не передразнивай мать, – сказала она и пошла на кухню, бормоча на ходу: – Весь в отца. Все в балаган превращают. Никакой ответственности…

Взяв из шкафа полотенце, Владимир отправился принять душ.

Когда он вышел из ванной, мать уже снова спала, из ее комнаты доносился негромкий храп.

Осташов вышел на балкон.

Уже вовсю светало, зеленый двор внизу дышал свежестью, пели птицы.

Осташов, сотрясаясь, зевнул. Надо было хоть немного поспать – скоро на работу.

Зайдя обратно в комнату, он вспомнил, что обещал фотографу Василию попозировать на одной из живописных улочек в роли художника.

Владимир слегка выдвинул из угла большой стационарный мольберт – за ним у стены обнаружился мольберт поменьше, который в сложенном виде был похож на фанерный портфель. Чтобы после работы не ездить за ним специально, Осташов решил взять его с собой прямо с утра. Он перенес этот деревянный кейс в прихожую («Иначе забуду») и, сказав вслух: «Позавтракать, что ли?» – завалился в постель.

Владимир быстро проваливался в сон, мысли путались.

Вдруг ему представилось, будто он скифский всадник, быстро скачущий по весенней степи. Фантазия вмиг поглотила его, и Владимир стал на некоторое время диким кочевником. Себя, несущегося на взмыленном коне, Осташов увидел при этом несколько со стороны: в воображении он наблюдал за собой, как могла бы наблюдать за ним птица, неотступно парящая по-над лошадью. Это было захватывающее зрелище! Вот он мчится во весь дух по густой траве, грива лошади развевается в горячем потоке воздуха, и полощутся за плечами всадника две тугие темные косы.

Всадник мчался, а взгляд Осташова, вернее, птица, наблюдающая за всадником, вдруг стала отставать, отставать и затем полностью остановилась, зависнув около какого-то куста, мимо которого воин только что проскакал. Ветви куста виделись черными, словно находились, в отличие от всадника, в тени. Всадник быстро удалялся, а черный куст начал расти, все более закрывая собой обзор, и вскоре всю картину поглотила мгла.

Дверь фирмы «Граунд плюс» открылась, и Осташов, прижав к себе сложенный мольберт, тут же шагнул внутрь. При этом он чуть не наступил на ноги впустившему его охраннику Хлобыстину, – да и наступил бы, если бы тот не отскочил в сторону.

– Ты чего ломишься, как раненый носорог? – сказал Григорий.

Владимир в ответ так неистово посмотрел ему в глаза, словно собирался сказать что-то уничижительное. Хлобыстина, однако, это не смутило. На лице его отразилось искреннее любопытство – и не более того.

Осташов, в свою очередь, тоже стал с любопытством рассматривать охранника.

«Вот стоит Григорий, – подумал при этом Владимир. – Он сейчас что-то сказал. Как он это сделал? Он на выдохе подвигал челюстью и поворочал языком, и от этого в воздухе произошли колебания. Как глупо! Он думал, что в его действии есть смысл. А никакого смысла не было. Он этого не понимает, потому что совсем не думает о том, что придет его время и он умрет. А я понимаю: я уже сегодня ночью умер, и теперь живу вторую жизнь».

– Гриша, а почему ты до сих пор на посту? – индифферентным тоном спросил Владимир. – Тебя же, вроде, должны были сменить.

– Сменщик попросил побыть вместо него до пяти, – ответил Хлобыстин, закрывая входную дверь. – А мне не жалко.

– Понятно, – сказал Осташов и пошел по коридору.

– Может, тебе похмелиться надо? – сказал ему вдогонку Григорий.

Владимир пропустил вопрос мимо ушей.

– Если че, заходи, у меня пиво есть, – участливо добавил Хлобыстин.

Осташов ничего не ответил и быстро прошествовал к отделу купли-продажи.