Анатолий Зарецкий - НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая

– Бывает, – рассмеялся Кузнецов, – Действительно способный паренек. Типичный шульман, – добавил он со смехом.

– Так вот, он считал, что нам преподают лишь простые предметы. Вот, говорит, в Бауманском училище это да… Там все ко второму курсу от учебы становятся лысыми. Вот, говорит, мой друг из Бауманского… Облысел, спрашиваю. Почему облысел? Каким был, таким, говорит, остался… Мы покатились… Да и наши из Бауманского… Ни Миша Бычков, ни Емельянов не облысели. А легенда ходит.

– Это точно, – подтвердил Кузнецов.

– А вот вы, Владимир Александрович, прирожденный проектант. И Бауманка вам не нужна. У меня на глазах вы спрогнозировали развитие событий с новым изделием. И так, как не смогла Служба и даже сам Генеральный.

– Ну, ты, Толя, скажешь… Генеральный, мне кажется, понимал, что делал.

– Не уверен, Владимир Александрович… Я бы на его месте изначально запретил вариант компоновки «Шаттла». И многоразовые носители не предлагал… Оставил бы лишь модульный принцип. А многоразовый корабль поставил бы «на жирную семерку» сверху, а не сбоку… У американцев такая компоновка «Шаттла» вынужденная. А у нас центральный блок полноценный… Поверьте, не было бы в предложениях Правительству варианта «Шаттла», военные приняли бы всю программу. Она была логичной. Мне кажется, именно в этом ошибка Глушко. А вы ее увидели сразу, Владимир Александрович.

– Пожалуй, ты прав, Толя… Вот только мое видение ты сильно преувеличил. Критиковал – да. А вот увидел только сейчас, когда ты мне все растолковал… Знаешь, пожалуй, верно растолковал. Ребятам из Службы расскажу, ахнут.

– Ахать поздно. Теперь будем делать советский «Шаттл»… В указанные вами сроки… Здесь, мне кажется, вы тоже правы. Раньше восемьдесят шестого ничего не будет… А если еще годик на разгильдяйство прибавить, получится восемьдесят седьмой, а не восемьдесят первый. Вы и это вашим коллегам из Службы расскажите.

Мы еще долго обсуждали возможное развитие событий, понимая, что делаем это в последний раз. С завтрашнего дня у меня не будет наставника, и все решения придется принимать одному, не советуясь ни с кем, потому что уже давно не видел рядом с собой ни одного человека, равновеликого Кузнецову…

Кузнецова хватились лишь через неделю.

– Афанасич, а где твой друг?.. Болеет?.. Что ему в табель ставить? – спросил Гурьев, заполняя документ.

– Хватился, Прокопыч… Он у нас уже неделю не работает, – ответил ему.

– Как так? Уволился?

– Нет. В Службу Главного перевелся.

– Да ты что. Надо же. А почему никто не знает?

– Не знаю, Прокопыч. Я думал, все знают.

– А когда переход обмывать будем?

– Это вы у него спросите, – посоветовал своему потенциальному начальнику.

С уходом Кузнецова в комнате установилась гнетущая атмосфера. Теперь некому было осадить Мазо, когда, разговаривая по телефону, он буквально сотрясал воздух, подобно мощной звуковой установке, включенной на полную громкость. А его энергичные броски телефонной трубки после каждого такого разговора стали совсем небрежными. Все чаще многострадальная трубка падала на пол, а не на свое законное место. И Мазо чертыхаясь, вынужден был ее понимать, нередко сшибая с тумбочки свои телефонные аппараты.

Почти ежедневно вольно или невольно все должны были выслушивать одни и те же плоские шуточки о ком-то неизвестном, кто почему-то «упал намоченный», и о прочих подобных героях его ограниченного мирка. Шутки, повторяемые им многократно, как для тупых, превращались в свою противоположность и многими уже воспринимались откровенным издевательством.

Но едва Мазо утихал, наступала звенящая тишина. Все, уткнувшись в документы, старательно исполняли роль добросовестных работников. И всякий раз, стоило ему выйти из комнаты, раздавался всеобщий вздох облегчения. Люди невольно расслаблялись, сбрасывая психологическое напряжение, и этот вздох зачастую не только чувствовался, но и был слышен.

– Фу-у-ух, – невольно произносили вслух сразу несколько сотрудников «облегченной» от Мазо комнаты.

– Прокопыч, ты бы хоть увел его куда-нибудь на совещание, – часто обращалась к Гурьеву Вера Журавлева, – Ну, нет уже никаких сил так маяться.

– Хитрая ты, Вера, – добродушно улыбался Прокопыч, – Я и сам хочу отдохнуть от него… Да и не нужен мне больше «переводчик», – добавлял он.

Это давно заметили все, кроме Мазо. После моего памятного выступления в поддержку Гурьева, когда я разъяснил причину его языковых затруднений, люди стали относиться к нему терпимей. Почувствовав это, Прокопыч стал меньше волноваться при выступлениях, и его речь заметно улучшилась. А дальше, как цепная реакция, процесс совершенствования речи пошел настолько стремительно, что однажды Прокопыч взбунтовался. И когда Мазо, демонстративно не замечавший этих перемен, привычно заявил свое традиционное «перевожу», Гурьев резко оборвал его:

– Надоело!.. Нашелся переводчик с русского на русский… Говори сам, раз такой умник, – сказал он и сел.

Все смотрели на Мазо, который настолько опешил от неожиданного отпора своего покорного вассала, что от эмоционального стресса не мог произнести ни слова. Мгновенно покраснев от напряжения, он лишь судорожно глотал воздух перекошенным ртом. Наконец все-таки с шумом вдохнул полной грудью и тут же выдохнул одним словом:

– Наглец!!!

Отдышавшись, Мазо устало добавил, изображая глубокое разочарование:

– Хочешь помочь ущербному человеку, а он, – и, не закончив фразу, артистически взмахнул рукой.

– Сам ты ущербный! – в свою очередь взорвался Гурьев и от волнения прокричал еще что-то не по-русски.

– Товарищи! Успокойтесь, – вмешался кто-то из участников совещания, – Мы собрались решать технические вопросы, а не морально-нравственные. Давайте прервемся на пять минут. Решите, кто будет выступать, и продолжим совещание.

После перерыва Мазо исчез, а Гурьев продолжил свое выступление.

Оказалось, Мазо, как обычно, не был готов к совещанию, а уж тем более к выступлению по малознакомому вопросу…

– Афанасич, – подозвал как-то Гурьев, – Мазо сказал, ты теперь в моей группе… Что будем делать? – попытался он, судя по всему, договориться.

Я понимал, что с уходом Кузнецова нечто подобное рано или поздно должно было случиться. Но причем здесь несуществующая группа Гурьева?.. Причем здесь сам Гурьев, который ни дня не работал по новой тематике?.. Почему Мазо принял решение, не советуясь со мной? И почему, наконец, он лично не сообщил мне о своем решении?

Мне казалось, что разумнее всего было определить меня в группу Мухаммеда. Но, похоже, Мазо все еще не расстался с мыслью легализовать группу Гурьева. А для этого требовался определенный состав специалистов и соответствующий объем работы.