Павел Снисаренко - Недомерки

Она его первая поцеловала. Скорей всего, в том же такси. Но как-то странно. В шею. Поверх воротника рубашки. Так началось их поцелуйная эстафета.

Виталик время выждал. Чтобы она одиннадцатый класс закончила, в техникум поступила. И только тогда Маринке между шеей и грудью залепил. Есть такое место посередине. Виталик почему-то для поцелуев всегда четко середину выделял.

Следующий ход ее был. Маринка подкараулила, когда он за рулем, в открытое окно всунулась, в висок его чмокнула. У Виталика на висках проседь. Плешь под таксистской кепкой прятал.

Затем Виталик выделился. Прямой наводкой Марину в середину правой ладони клюнул. В линии судьбы. У Маринки там траекторий больше, чем в метрополитене. Она в тот период первенца ждала. Ночь не спала, думала, куда таксиста в ответ одарить. Третий ее ребенок, двухмесячный, спать не давал, орал до утра. Под утро Маринка подкралась, когда Виталик в такси закемарил, и в центр лобешника, по его же принципу, припечатала. Виталику так хорошо стало, он просыпаться не стал. А Маринка в нарядном платье на выпускной к тому самому, младшенькому, побежала.

Виталик долго ждать не привык, на юбилей Маринкиной супружеской жизни – тридцать пять лет – прикатил. От ресторана ее и мужа до дома доставил. Мужа выгрузили, Маринка вернулась. Виталик ее отвез в лесопарк. Сидит, на руль смотрит, Маринка на него. Располнела, грудь отвисла. Виталик вообще старикашка, песок сыплется, салон скрипит. Маринку не целует. Не подготовился. Она психанула, из такси выскочила, ломанулась через кусты домой. Виталик в машине остался.

Пацаны прикалывались, будто такси ему всю жизнь вместо дома было. И никогда, кроме Маринки, его ни с какой бабой не видели. Ручаюсь.

Пенсионер Никищук копает картофель на своем участке. Вот новость – вместо клубней червивая дрянь! Никищук отшвыривает лопату и желает салат из патиссонов на файф-о-клок. Пробует – салат горше предательства Родины. Голодный пенсионер устраивается подремать под кустом кизила. Тут гроза, ливень. Молния пробивает пожилой скелет дедушки, навеки оставляя во рту привкус электростанции. Теперь Никищук дремлет сорок секунд в сутки, не более, при этом плешь его негромко сияет.

– В чем причина такого поведения вселенной? – размышляет пенсионер, и автор вместе с ним. Пойдемте, покажу.

Видите в центре деревни рядом с магазином с поломанной вывеской «одукты» здание почты из бурого кирпича? То-то и оно. Дьявол, щуплый, голый дьявол, поселился в крашеных кудельках почтового работника Краськовой Оксаны, глядит на влюбленного Никищука, и не обещает ему покоя.

Я не эскимос, они носами потрутся, им достаточно. Мне с дамой нужен более плотный контакт. Поэтому из спортзала не вылезаю. Но возраст – возраст! – берет свое. Я не боюсь, пусть старик, зато какой! Будто из камня выточенный. В огне не горю, под водой небольшую реку переплыву. На свой пятый этаж без лифта взлетаю. Пока что, в данный октябрь, обхожусь четырьмя женщинами. Летом у меня их шесть – но тогда и тонус другой, и хожу только в шортах (майки для слабаков, мускул должен играть!)

О чем я? Об осени и женщинах. Четыре тела со мной, четыре темперамента. Специально отбираю диаметрально противоположные типажи. Они, все четверо, знают друг о друге. Я не прохиндей. В спортзале у меня кличка Султан, и я ее заслужил. Сейчас занимаюсь сексом на балконе, с четвертой, самой молодой, студенткой Арминой. Слежу за прессом, ритмом, дыхалкой. Смотрю, внизу по улице неплохой экземпляр движется – по походке сужу, спине, и вообще глаз наметанный. Снимаю со спины лук (он всегда со мной, у него стрелы с присосками), пуляю экземпляру между лопаток. Она дернулась, озирается – какой Амур ей стрелу прислал? Я с балкона машу: – Девушка, еще минута, спускаюсь и будем знакомиться! Армина ситуацию оценила, запахивает халат, отправляется готовить витаминный салат. Я тоже в темпе одеваюсь, промедление чревато: возле моей новой знакомой какой-то молодой нахал ошивается. Эх, вшить бы крылья в мои бицепсы, слетать вниз, подхватить девушку и к себе доставить! А то ступенькам бегать надоело.

Гостиница вдали от центра. У них три дня. Полгода не виделись, нетерпение подкашивает. Договорились не торопиться. Не судьба: в ванной едва поцеловались, и понеслось. Он срывал с нее лямки, она кусала его через рубашку. Когда, каким образом они оказались в кровати? То, что покрывало чудовищно скользкое, обнаружилось далеко за полночь. Общаться было затруднительно. Она скороговоркой пересказала самое важное из того, что произошло, покуда они не виделись. Он уложился в два предложения. Ночь непонятно куда делась – это выяснилось при свете полдня, когда в номер попыталась прорваться горничная.

Вечером второго дня, устроившись на подоконнике, они наносили друг другу мазь – натертости давали о себе знать. На рассвете она плакала, но просила не останавливаться. У него открылось второе дыхание. Утром случилось то, чего он больше всего боялся – она поставила вопрос ребром. Он стал вилять. Она разъярилась, задымилась. Пламя перекинулось на него – позвоночник занялся синим.

Ближе к обеду горничная обнаружила два обгорелых склеившихся скелета на сломанной кровати.

Однажды все женщины, которые когда-либо любили Ларионова, скинулись деньгами и приобрели загородный дом. Двухэтажный. Этим они добились своего – обеспокоенный Ларионов приехал и стал кружить. Тренькало пианино, пестрели занавески и высаженные в горшках цветы. – Не заманите! – сделав руки рупором, пообещал Ларионов окнам. За занавесками возник волевой стук каблуков, выпорхнуло ведро, и он был окачен с головы до ног. Днем Ларионов больше не показывался, но по вечерам являлся, как на службу. Заняв пост, слушал – сирены выводили песни его юности, старшие подсказывали слова младшим. Ларионов беззвучно подтягивал.

Ему стали сниться кошмары – окна дома бывших заколочены, он непонятно как проникает внутрь, мечется по пустым лабиринтам, рыдая, словно шах, лишившийся гарема.

В результате сны, смутные ожидания, всегдашняя бесприютность и закрытая дверь в доме сладострастниц сделали свое дело – Ларионов полез к ближайшему открытому окну на втором этаже. Задыхался, пальцы и пятки в любой момент готовы были подвести. Когда падение казалось неминуемым, из окошка, которого он практически достиг, выскользнули многочисленные душистые, гибкие руки, схватили его за шиворот и втащили внутрь. Окна захлопнулись, с тех пор Ларионова никто не видел.