Ольга Ворон - Край света

Я тоже посмотрел на него вопросительно. Кастро невесело усмехнулся:

– Правильно. В город. И трепаться о великой несправедливости. А у нас в стране толерастов полно теперь – демократия в полный рост – и нагрянет сюда толпа с постановлениями и оружием. Вот зачем нам это? Мы тут спокойненько доработаем этот год и свалим. А станция уже будет стоять и никому дела не будет до того, кто, когда и как её строил. Сколько таких объектов по стране стоят памятниками прошлому? Кто задумывается о том, сколько народу полегло на их возведении? А всё потому, что всегда камни ворочать было уделом быдла. Тех, кто не способен на серьёзную работу. И тех, кто попросту не хочет работать. Кто хочет – тот всегда успевает урвать себе работу нормальную, по плечу и по желаниям. А вот такие, до последнего просиживающие штаны, паршивеющие от невозможности выбрать, требующие от государства подачек и пропивающие последние детские пособия – вот такие и оказываются потом у этого края. Им ворочать камни. И в этом нормальная справедливость.

И посмотрел на меня снисходительно:

– А ты говоришь – машина… Привезём этого твоего «батыра» в больницу. А там сразу вопросы – где документы, какого роду-племени, почему тут, а не там, где прописан. А как он поймёт, что его готовы слушать – такого понарассказывает! Такие же не вспоминают о том, что бумаги подписывали сами, никто не принуждал. И о том, сколько денег только на переброску и оплату уходит! И сразу пойдут обвинения в хрен-знает-чём. Надо нам это?

Он смотрел внимательно, и я отозвался:

– Не надо.

– Вот именно, – он кивнул, что разговор закончен и, сунув сигареты в губы, пошёл на выход, охлопывая себя по карманам в поисках зажигалки.

Вспомнил, как вчера проталкивался к оборотню Профессор – молча, стремительно, безнадёжно. И – не отстал. Шагнул в след и повторил:

– Машину надо.

Кастро остановился. Повернул голову. Вытащил сигарету изо рта и, огладив бороду привычно, двумя перстами, словно выполняя ритуал, глянул остро. И спросил напрямую:

– Он тебе кум или сват? Или и ты толерастией болеешь?

– Он мне соперник.

Кастро скривился, словно собирался рассмеяться, но на полдороге передумал. Во взгляде появилась задумчивость. Сигарета вновь перекочевала на губы. И зажигалка быстро нашлась. Кастро щёлкнул колесом и, прищурившись, посмотрел на синий тонкий огонёк. Вытащил сигарету изо рта и сплюнул на пол:

– Да чёрт с тобой! Дам машину.

– Спасибо.

Кастро махнул рукой:

– Чёрт с вами, спортсменами, сладит! Честь там, дружба, мир, труд, май… Ринги, рефери, гайки в перчатках… Живи пока иллюзиями, пока жизнь нож к горлу не приставила. Может, там сам поумнеешь…

И развернувшись почти по-строевому, вышел. А я, наконец, выдохнул свободно. Всё решилось и теперь оставалось только радоваться. Но радости не было.

Потом сидел на кразовской покрышке и, наминая запястья, смотрел, как бойцы подгоняли машину – потрёпанный УАЗик к бараку и оттуда четвёрка китайцев на руках выносила «оборотня» – осторожно, едва дыша, стараясь не тревожить побитое тело. Но всё равно плохо. Мелкие они, а он мужик справный, мне ростом не уступающий. Я бы, наверное, лучше его в одиночку на руках вынес, чем эти малорослики все вместе, но подходить к узкоглазым совсем не хотелось. А потом машина завелась и бодро побежала по грунтовке к воротам. Вот и всё. Моя миссия окончена.

И, словно подтверждая мои мысли, подошёл кто-то из бойцов и позвал в столовую, где завтракала смена Чахлого.

Расположенная на первом этаже административного здания, столовая выполняла функции и кухни, и кают-компании и забегаловки. Но всё было довольно чисто – двое мелких китайчат, лет по четырнадцать, бодро протирали столы за каждым уходящим и носились с тарелками туда-сюда. На меня они лишь подняли испуганные взгляды и тут же сгинули с глаз, скрывшись за стойкой.

Самого Чахлого не было – принимал дела от сменщика. Но бойцы бодро гремели ложками, опустошая заваленные снедью тарелки. Я с маху сграбастал себе двойную порцию и присел с краю, где народа поменьше и угол потемнее. Но всё равно ловил на себе косые взгляды. Кто-то хотел заговорить, но я смотрел исподлобья и отмалчивался, и мужиков это отваживало.

Еда – скорее сытная, чем вкусная, – заполняла голодное брюхо, и хотелось на жизнь смотреть оптимистично. Оттого, сразу после завтрака, вышел на плац и, щурясь на пригревающее солнышко, решил прогуляться по территории. Уже не бегом, и не знакомясь с местными достопримечательностями, а просто так, ради удовольствия двигаться, дышать воздухом и чувствовать, как мир вокруг тебе рад. Хотелось ощутить, наконец, то дыхание Дальнего Востока, о котором столько романтических песен поют возле костров по всей стране. Хотелось окунуться в хвойный мир, в стылое море, в нещедрое на тепло солнце…

Но не сбылось.

Лязгая траками, громыхая обшивкой и ревя дизельным движком, меня догнал военный вездеход. Эдакая махина на гусеничном ходу! Суровый вид прижатой к земле боевой машины, смотрящей на мир узкими окнами-щелями, казался невероятным здесь. Я рассеянно оглядывал борт, интуитивно разыскивая выступающие стволы пулемётов-автоматов, но всё было чисто.

Вездеход остановился рядом, загремев, словно носорог в латах. Я уж замер, собрался, не зная чего ожидать, как люк наверху распахнулся и выглянул Рашид Джиганшевич.

– Я по работе, – хмуро сказал он. – Тасю беру с собой проветриться… Вы со мной?

Я ещё раз оглядел суровый борт и понял, что отказать себе в удовольствии поездить на настоящем военном вездеходе, не могу. Не тратя времени, я махнул на подножку и с трудом забрался в кабину. Но как не тесен был вход, а внутри оказалось ещё теснее да, при том, и потолок грозил вдавиться мне в макушку – пришлось сжаться и нагнуть голову.

Я сидел справа, Профессор за рулём, а между нами, на сиденье, в гнездовье свитеров и телогреек, что-то раскапывая, пыхтела шиншилла. А я-то думал, она только со мной такая спокойная бывает.

Профессор с места кинул машину вперёд, набирая скорость. Вокруг всё загремело, заревело, засвистело, словно я попал внутрь большой погремушки. Одной рукой держась за металлический поручень, другой прижал к себе Тасю и порадовался, что старушка уже почти не слышит. Какофония та ещё была.

Ехали споро. Мелководную речушку прошли вброд, не тратясь на объезд. Горку взяли так, что казалось, на гусеницах кошки скалолазов припаяны. Не помехой оказывались и пара обрушенных замшелых стволов елей, и завал на дороге. Профессор – одетый в серый таёжный анорак и скинутую на плечи балаклаву – казался воплощением сосредоточенности. Он не отрывался от дороги, а худые руки уверенно держали рычаги.