Гай Себеус - Та, чьё второе имя Танит

А вместе со способностью предвидеть события (они стали сбываться после складывания в голове Бласта) у него даже появилась возможность влиять на некоторые из них.

Однажды вечером, когда они с Петал, убаюкав сына, перепоручили его Иде, на пороге дома появилась молодая женщина с измученным, заплаканным лицом. За её спиной стояла толстая старуха с корзинкой, накрытой чем-то белым.

Бласт, приняв их за странниц, уже хотел уточнить, в чём, кроме ночлега, они нуждаются, как в памяти вспыхнули картины детской беготни, и свадьбы отца, и назойливый женский взгляд, преследующий его.

Это ведь жена отца, его молодая мачеха! Бласт настолько не ожидал увидеть её, настолько была она явлением из другой жизни, что с трудом вспомнил имя – Лия.

Сердце его заколотилось.

– Что случилось? Что? Что с отцом?

Вопрос будто подкосил гостью. Долго сдерживаемые слёзы полились тёплым потоком. Петал бросилась к ней, отстранив растерянного мужа.

Он уже всё знал. Ему не надо было рассказывать. Он видел то, что произошло. Ему только надо было уточнить.

– Это было три дня тому назад?

– Да, – Лия не могла говорить из-за судорожных рыданий.

– Это младший брат отца убил его?

– Да! Это было ужасно! Откуда ты знаешь? Кто-то прибыл сюда раньше нас? Но этого не может быть!

…Запах прогретых жарким солнцем досок, смолы. Плотник, любующийся новой мачтой, установленной на старом паруснике.

…И треск!!!

С креплений в соседнем доке сорвался недостроенный корпус будущего судна, ещё без руля. И со всего маху протаранил старую свежепросмоленную, приготовленную к плаванью посудину.

Прозрачны и безмятежны воды Адриатики.

Только две дощечки остались в протянутой руке…

В это время корзинка на коленях вытирающей слёзы толстухи пискнула. Петал, давно подозрительно косящаяся на неё, откинула покров и всплеснула руками: двое новорождённых младенцев, разлепив ротики, готовились закричать.

Старуха, подхватив крошечные свёртки, поднесла к груди своей хозяйки. Младенцы с готовностью принялись было чмокать, но снова залились удвоенным криком: от пережитого у Лии пропало молоко.

Петал решительно взяла их на руки и приложила к своей груди. Лия с облегчением вздохнула. Потом медленно соскользнула с лавки, встав на колени перед Петал. Бласт бросился к ней, думая, что бедняжка упала. Но она взмолилась, глядя в глаза Петал.

– Выкорми моих сирот, сжалься! Убийцы идут по моему следу, мне нужно скрыться! Но куда мне деть детей! Они пропадут без молока! Я тебе оставлю свою няньку в помощь! Не откажи, умоляю!

Старая нянька, глядя на свою госпожу, начала подвывать от сочувствия.

Наутро Лия покинула их дом, оставив детей и старуху няньку.

Близнецы, будто почувствовав, что не только отец, но и мать покинула их, реванули вдвоём так, что Бласт занервничал. Потому что их собственный сын тоже раскричался за компанию. Петал старалась по очереди накормить всех троих, но одному, самому терпеливому, всё равно выпадало ожидание своей очереди. Бласт ужаснулся, что обрёк свою жену на такие переживания. Но Петал улыбнулась.

– Я справлюсь, не бойся!

– Боги, что же это у моего отца снова близнецы! Я говорил тебе, что и я из близнецов? Правда, мой брат не выжил. Как же мы справимся с ними со всеми?

– Не переживай, я уже придумала!

– Это такая тягость! Чем могу я отблагодарить тебя?

– Раз ты спросил. Гривна. Она не даёт мне покоя. Это не будет трудно. Только белый камень в гривну. Ты быстро справишься.

Бласт понял, что его шансы отказаться слабеют, и Петал силой характера всё равно добьётся своего. А аргументов у неё прибавилось ровно на два.

– Бедная моя госпожа! И красавица, и благородная, и образование какое получила! А счастья нет! Никак нет! А этой белоглазой дикарке из прỏклятых всеми Богами земель – всё дано даром! И как только мог Бласт связаться с ней и привезти с собой в Италийские земли? А моя госпожа так любила его! Так любила! Не оценил!

Петал приходилось делать вид, что не слышит слезливых бормотаний и вздохов старой глупой няньки, оставленной в её доме при осиротевших близнецах. Но приоткрытую тайну о давней и безуспешной влюблённости Лии в пасынка намотала на ус…

Она будто не замечала, что старуха всё время старается подсунуть ей «сироток» на кормление раньше родного сына, который теперь вынужден был довольствоваться тем, что осталось.

Ей и самой нестерпимо жалко было несчастных подкидышей, присасывающихся к её груди с такой жадностью! Будто эти беспомощные комочки тёплой плоти чувствовали: после гибели отца и ухода матери их жизнь повисла на волоске. И они страстно вцепились в эту жизнь, воплотившуюся для них в благодатных молочных грудях Петал.

…Когда насытившиеся дети сонно отпали от вытянутых жадными ротиками сосков, тяжёлой поступью по-хозяйски подошла насупленная нянька и ревнивым захватом забрала оба свёртка, значительно потяжелевших и притихших на ближайшие полчаса.

На Петал, занявшуюся сыном, она даже не взглянула.

Была б её воля, младенцев своей любимой госпожи она и вовсе не спускала бы с рук!

Жена Бласта была для неё только средством сохранения жизни порученных ей детей и не заслуживала отдельного внимания, не говоря уже о какой-то благодарности! Пусть считает за честь, что ей доверили выкармливать господских детей вместе с её собственным щенком!

Петал было неимоверно трудно испытывать по отношению к себе столь незаслуженную враждебность. Но Бласта, пропадавшего на стройке от темна до темна, она старалась не волновать своей обидой. Просто стала больше отгораживаться от злобной ворчуньи.

А с некоторых пор старуху сильно озадачивало, как это юная жена Бласта умудряется кормить всех трёх младенцев сразу? И заметила это не она одна. Болтовню глупых слуг нянька, конечно же, презирала. Она привыкла считать себя почти членом семьи. Но какая-то тайна тут всё-таки была…

То, что кормление шло одновременно, было понятно из резкого умолкания тройного голодного рёва.

Но больше всего старую няньку возмущало, что молодая мать стала запираться от неё на время кормления! От неё, к которой никогда не относились как к прислуге, и для которой всегда были открыты любые двери в доме господ!

Однажды поутру старуха, некоторое время послонявшись с поджатыми губами вокруг недоступной комнаты, решила украдкой, по неимоверно скрипящей строительной лестнице, пробраться на недостроенный чердак.

Ревность вознесла её туда, куда не загнала бы даже угроза.

Она очень старалась пробираться бесшумно и не чихнуть от строительной пыли, взметаемой её обширнейшими юбками и накидками. В рассветных сумерках это было нелегко. К тому же вес её тучного тела явно превышал возможности лёгкой постройки. Доски скрипели и угрожающе прогибались.