Яков Гринберг - Игры с табу

Конечно, по всем человеческим законам нужно было отпустить Рауля домой, он явно не в себе, но, с другой стороны, было жалко терять последнего сотрудника. «Пусть на несколько дней отвлечется от крыс, а то такое впечатление, что он перегрелся от впечатлений; видимо, период обучения крыс не прошел для него даром, – подумал доктор Воллис. – Нужно дать ему отдохнуть, ведь галлюцинации у последнего штатного сотрудника неминуемо приведут к тому, что они останутся вообще одни, да и огласка факта, что у человека, участвующего в эксперименте, наблюдается нервное расстройство, крайне нежелательна».

Рассказывая потом Эмилии о возникшей проблеме с Раулем, и, чтоб ее не напугать, представляя разговор со сверхчувствительным лаборантом, которому мешают работать пристальные взгляды подопытных крыс, в утрированном, юмористическом свете, с веселыми нотками в голосе, он обнаружил, что вместо смеха или сочувствия к парню, у которого совсем развинтились нервы, Эмилия отвела глаза и ничего не ответила.

С улыбкой ожидая ее реакции, Гарри почувствовал, что ничего смешного в его сообщении нет, более того, видно, что она сама явно что-то недоговаривает, скрывает от него. Его улыбка гасла, вернее, все еще безжизненной маской по инерции висела на лице, хотя ему уже было совсем не смешно, более того, возникло ощущение топкого, неприятного, болотного страха.

– Что случилось? Эмилия, скажи мне, что-то не так? – спросил он, непонятно от чего сильно волнуясь. Почему ты молчишь? Ведь что-то не так? Что-то с крысами? Только не молчи, я хочу, вернее, обязан знать полную правду, ведь это мой эксперимент, я его руководитель и отвечаю за все. Эмилия, ты должна мне рассказать. Что же все-таки произошло? Что напугало Рауля?

Он смотрел на нее, и оттого, что она медлила с ответом и не смотрела в глаза, уже знал, был уверен, – случилось что-то, выходящее за рамки нормы, здравого смысла, что-то такое, что Эмилия не хотела или боялась ему рассказать.

– Я не хотела тебя расстраивать, волновать, но они действительно смотрят, – ответила она после некоторого колебания. – Такое впечатление, что они стали понимать больше, чем мы хотели им объяснить. Может, мутация или что-нибудь еще, я в этом не очень разбираюсь, но у них взгляд стал, как бы тебе это представить, не рассеянный, знаешь, как бывает у крыс, такой суетливый взгляд, который не задерживается на одном предмете, а тяжелый такой, спокойный, я бы сказала, сосредоточенный взгляд прямо в глаза. Это странно выглядит, и это неприятно ощущать, так что Рауля обвинять, в сущности, не в чем, он совсем не сумасшедший, он прав.

– Я должен это видеть, – резко произнес доктор Воллис, пересиливая безотчетный страх, ведь не доверять Эмилии он не мог, хотя отчетливо сознавал, что увидеть ему придется что-то неприятное, из ряда вон выходящее.

Смотреть на это он, честно говоря, совсем не хотел, но в данном случае отступать было некуда, события брали его за горло. С чувством крайнего раздражения он вышел из кабинета в сопровождении Эмилии и вплотную подошел к толстому стеклу вольера. Крысы вели себя спокойно. На всей территории их искусственного мира, исключая, конечно, запретную зону за красной чертой, они что-то ели, переходили с места на место, встречались, обнюхивали друг друга и мирно расходились. «Идиллия, – подумал доктор Воллис. – Что тут может быть страшного, неприятного? Кто и на кого пристально смотрит? Бред какой-то, разгоряченное воображение. Переработали они, перенапряглись, вдвоем тянуть работу всей лаборатории непросто. Хотя Эмилия, в отличие от Рауля, совершенно не производит впечатление нервного, издерганного человека, скорее наоборот, во всем, что касается работы, сдержанна и рациональна. Странно все это, очень странно». В разгар этих соображений крупная крыса подошла к прозрачной стенке вольера, и вдруг, встав на задние лапы и упершись передними в стеклянную преграду, пристально посмотрела прямо в глаза доктора Воллиса. Вслед за ней, будто повинуясь некому приказу, еще две крысы подошли к первой и встали рядом с ней. Все они смотрели на него, смотрели твердо, без суетливости, не мигая и не отводя своих маленьких блестящих бусинок-глаз.

«Мистика», – подумал доктор Воллис и, отделившись от Эмилии, сделал несколько шагов в сторону вдоль стекла вольера. Крысы, как флюгера, или, точнее, локаторы, синхронно повернули головы, точно отслеживая его движение и продолжая смотреть прямо в глаза. «Сканируют!» – первое, что почему-то пришло в голову доктору Воллису. Он резко повернулся и зашагал к себе в кабинет.

– Все действия с крысами необходимо немедленно прекратить, – объявил он Эмилии. – Мне необходимо подумать, это… – он попытался найти подходящее определение тому, что сейчас видел, но кроме, – черт знает что, – ничего в голову не приходило.

– Испугался? – укоризненно, с ноткой разочарования в голосе, спросила Эмилия. – Прерывать эксперимент на самом интересном месте? Где же твоя научная смелость? Конечно, крысы ведут себя странно, ненормально даже, можно сказать, пугают нас своими новыми возможностями, этими пристальными взглядами. Может быть, они не хотят, чтоб их разделяли, может, что-то еще, но это вовсе не повод прерывать эксперимент. На самом деле все идет нормально, результаты фантастические, нужно только собраться, не обращать внимания на всякие побочные эффекты и довести эксперимент до конца. Ты станешь великим человеком, впишешь свое имя золотыми буквами в историю науки и когда-нибудь с улыбкой будешь вспоминать, что тебя в свое время чуть было не остановили какие-то крысиные взгляды, – с чувством произнесла Эмилия, подходя к Гарри и прижимаясь к нему, – а я буду тобой гордиться.

В эту ночь приснился ему странный сон. Он шел по бесконечно длинному, грязному, захламленному всяким мусором коридору, едва освещенному тусклыми, редкими светильниками, мимо справа и слева расположенных дверей, на некоторых висели таблички на непонятном языке, даже буквы были незнакомы ему. Двери были закопченные, заплесневелые, покрытые то ли старым жиром, то ли какой-то липкой грязью, с ржавыми, полуразвалившимися ручками, некоторые двери вообще забиты крест-накрест сгнившими от времени деревянными досками. Одиночество он почувствовал, потерянность, никого кругом нет. Совсем один. Он продолжал медленно идти по коридору. За некоторыми дверями тихо, за другими какая-то возня, шум, иногда крики резкие, дикие, вой звериный. Страшно ему стало, сердце стынет и бьется глухо, ноги ватные с трудом передвигает. Вдруг понимает он, что кто-то за ним идет, гонится, поэтому должен он спрятаться, зайти в какую-нибудь дверь, только выбрать нужно правильно, ведь ошибка – это его смерть. Он видит чистую, новую дверь, без грязи и паутины, и понимает: туда ему нужно. Открывает ее, а там, в центре пустой комнаты, Эмилия лежит на диване из его кабинета, глаза закрыты, и улыбается во сне. Он еще подумал, зачем же она портьерой накрылась, она же давно висит, пыльная, наверное. Садится он рядом с ней, смотрит с удовольствием, а она глаза открывает, руками шею его обхватывает и прижимается к нему страстно. Он рядом ложится, целует ее, гладит, а одежды на ней никакой. Она все сильнее прижимается, любовь чувствует. Хорошо ему, тает все внутри от удовольствия, глаза даже закрывает на секунду, а когда открывает, чувствует, сбоку что-то шевелится. Посмотрел искоса, а это крысиный хвост, размером в толстый канат. Перевел взгляд на Эмилию, а ее нет, с крысой он лежит огромной, в человеческий рост, глядит она на него не отрываясь и всеми четырьмя лапами к себе притягивает. Ударил его запах лесной, звериный, прошибло отвращение нечеловеческое, нервы задымились, волосы вздыбились от ужаса, страха дремучего, первобытного и… он проснулся. С криком жутким, пронзительным и в холодном поту. Жену напугал страшно, да и сам трясется, как в ознобе.