Владимир Киреев - Вот и управились к празднику (сборник)

Дети были маленькими. Вода в колодце за двести-триста метров от дома. Стирать приходилось на кухне в оцинкованной ванне, а полоскать белье на речке; летом с плотика, зимой в проруби. Снегу зимой наметало под крышу. А школа в поселке – семилетка, дальше интернат в райцентре Чебулы.

Хочешь не хочешь, а пришлось оставить таежное житье и переехать в Мариинск.

Если можно говорить о времени, то летело оно незаметно. Работал механиком в гараже. Как многодетной семье дали дом, который пришлось долго ремонтировать. Обставили мебелью, купили телевизор, завели корову…

– Слушай, дед, – прервала его мысли жена, – сходил бы ты в магазин.

– Зачем? – вставая, сердито буркнул хозяин.

– Купи к столу чего-нибудь, праздник все же, восемьдесят лет, а ума у тебя все нет, – заключила она и вышла на улицу.

Потянувшись, Василий Петрович заправил майку в штаны, нащупал тапочки, открыл шифоньер, где аккуратно на плечиках висел его темно-коричневый костюм с навешанными наградами. Это на праздничные случаи, когда перед днем Победы приглашали в мэрию или военкомат.

Рядом висела одежда, предназначенная для менее ответственных мероприятий, и повседневная, попроще, но чаще всего ходил по дому так, как он и был одет сейчас.

Тут заскрипела дверь, и в коридоре раздались шаги. На пороге показалась жена и с нею еще кто-то. Хозяин прищурил глаза, пригляделся и в коридорном полумраке узнал сына.

– Ну, раздевайтесь, – радостным голосом говорила хозяйка.

Старик дернулся навстречу дорогим людям, споткнулся на ровной половице.

– Здорово, сынок!

Неловко обнял сына и внука. Стоя в узком коридоре и загораживая дорогу, улыбался широко открытым ртом, рассматривая их с ног до головы. И ничего не нашелся более сказать:

– Какой же ты вымахал, внучек, большой! – голос его дрогнул, по щеке поползла крупная слеза. – Встретил бы на улице – не узнал. Ты только посмотри, бабка.

– Слушай, старый, ты отойди, дай людям раздеться, – ворчала жена, не забыв однако о деле. – Я тебя куда посылала?

– О Господи, Боже ты мой, – спохватился Василий Петрович, – я сейчас.

Наскоро переоделся, взял черную вельветовую сумку, деньги и, выслушав наставления, скрылся за дверью.

Не успели гости выложить подарки, как дед уже докладывал:

– Все купил, как просила, на одной ноге долетел, беспокоился, чтобы ты не осерчала, – бормотал он.

– Цыц ты, старый, иди посиди с гостями, не мешай. Не толкайся без толку по кухне.

Через пять минут Василий Петрович уже в новом спортивном костюме и теплых сапогах гордо вошел в кухню. Сын с внуком, глядя во все глаза и улыбаясь, наблюдали за ними из дверного проема.

– Вот, посмотри, – с нескрываемой гордостью, широко разводя в стороны руки и пританцовывая, радовался он, – Вовка с Сашком подарили.

– Ой, сынок, да зачем вы, старые мы стали, ничего нам не надо уже, а ему тем более, надолго ли, через неделю уделает. Стирать не успеваю.

– А это тебе, бабушка, – и Саша, пытаясь соблюсти торжественность, вручил ей такие же сапоги, как и деду, только размером поменьше.

– Подожди, внучек, подожди, – засуетилась она.

Подошла к умывальнику, быстро вымыла руки, потом долго их вытирала полотенцем, внимательно глядя на сапоги.

Бережно взяв подарок, ощупала, осмотрела со всех сторон, потом примерила.

– Ну, вроде бы хорошо, в самый раз. Спасибо, деточки, дай Бог вам здоровья.

– Ты на костюм посмотри, на костюм, – не унимался дед.

– Слушай, старый, ты сними его, сейчас обедать будем – уделаешь весь.

– Да брось ты глупости говорить, – возмущался тот.

– Не надо, пусть в нем посидит, – в один голос попросили гости.

Старуха молча махнула рукой.

Дом враз оживился, как оживает весенний лес от прилета птиц. В нем стало даже светлее. На столе в тарелках появились соленья, дымящаяся картошка и ароматные пельмени, а хозяйка все не отходила от плиты.

Гости, изголодавшиеся в дороге, с удовольствием присели к столу.

– Ты сыну с внуком-то налей в честь праздничка.

– Сыну налью, а тебе, внук, еще рано.

– Да мы с собой тоже привезли одну, – спохватился Владимир.

– Не надо, – остановила его мать. – Сиди, Вовка. У меня есть, для вас берегла.

Открыла крышку подполья, спустилась вниз и, пошарив где-то вдали рукой, извлекла бутылку хлебной самогонки.

– Вот это дело другого рода, – воспрянул духом Василий Петрович.

Глаза его светились. Сегодня в дом пришел праздник.

– Ну что, сынок, давай трахнем чуток, за встречу. Спасибо, что приехали, не забываете стариков.

– Как же забудешь, восемьдесят – это не шутка, дед, – солидно вставил внук.

Нина Васильевна стояла рядом с мужем, забыв обо всем, и только разглядывала гостей. Лицо ее разрумянилось, седая прядь волос выбилась из-под повязанного поверх головы платка.

«Родная наша мама…» – глядя на нее, думал Владимир. Он помнил ее постоянно хлопочущей по хозяйству, умеющей складно и просто говорить о семейных делах и решать их с той твердостью, которой так не доставало отцу, вечно занятому на работе. Ей было трудно в жизни, но всегда жила для детей – для себя времени не оставалось – ведь их было пятеро: два сына и три дочери – и всех успевала обогреть вниманием и заботой, никого не обижая. Сколько мудрости в ее глазах… Только книг она не читала, хоть и закончила перед войной семилетку – некогда было читать. Придет вечером с работы, уставшая, прилечь бы на часок, но нет, идет на огород, чтобы до заката солнца успеть прополоть грядку моркови. Он поймал себя на мысли, что никогда не забывал эти морщинистые, покрытые сеткой синих вздувшихся вен руки: пальцы заскорузли от времени, суставы опухли от бесконечной работы, холодной воды и многочисленных травм, полученных на мебельной фабрике. Перед каждым праздником, будь то Рождество или Пасха, одернет мать бережно белые кружевные занавески у простенького иконостаса, снимет с высокой полочки на кухне икону Богородицы в сине-голубой деревянной рамке, доставшуюся вместе с приданым по наследству от бабушки, и, перекрестившись, нежно протрет осевшую пыль сначала с иконы, потом с полочки, и, аккуратно поправив шторочки, произнесет с облегчением:

– Вот и управились к празднику…

Владимир поднял голову: чисто убранные образа, блестящие в ярком дневном свете глаза Божьей матери смотрели на него. И хоть с детства никто не учил молиться, ему вдруг захотелось перекреститься. Он взглянул на мать и с удивлением для себя заметил, что ее взгляд чем-то напоминал лик иконы.

– Лесокомбинат, где я отработал почти всю свою жизнь, совсем развалился, – заговорил отец. – Последнее грабят, по домам растаскивают. Так мало того, еще и жгут. Все прошлое лето горел нижний склад. От дыма задыхались, пока осенью дожди не залили да снег не выпал, – лицо его раскраснелось, глаза посоловели, на лице выступили мелкие капли пота.