Владимир Кулаков - Представление продолжается…

Много было нас – вороных, серых в яблоках, пегих, гнедых.

Были чемпионы. Были аутсайдеры.

Был мясокомбинат – финишная наша ленточка.

Но до своей старости доживали лишь средние, которые бегали в толпе, – ни первые, ни последние.

Они хорошие, живучие…

Шумно вдохнув ароматную свежесть, ты со звонким смехом разбрасываешь цветы, кружась по комнате. Смеёшься и подбрасываешь их. Ловишь на лету, и вновь цветы праздничным салютом взлетают вверх, падая оттуда разноцветным душистым дождём на волосы, плечи, ладони.

Смех твой, смех, – какая сладкая музыка!..

Я ревную к этим цветам, потому что они тебя хоть на мгновение, но отнимают у меня.

Я буду, буду приносить их каждый день, всю жизнь, лишь бы слушать твой беззаботный смех, видеть твоё счастливое лицо.

Сев ко мне на колени, по-детски поджав ноги, ты только сейчас замечаешь, насколько я сегодня устал.

Теперь ревнуешь ты, зная, что в моём сердце вас двое – Ты и Цирк.

Смирись с этим и не грусти…

Подставь свои ладони – я положу на них своё сердце.

Я положу на них весь мир, – и ты будешь самой счастливой.

Не беда, что мы смертны. Любовь вечна!

Представление продолжается…

Аккордом гудки – вокзал.

Стук каблуков – барабанная дробь.

Руки переплелись стеблями.

Ласковый ветер – слова.

Флейта – губы в губы.

Жёлтый флажок – дирижёрская палочка.

Виолончелью – осень.

Пюпитр – плацкарта. Ноты – судьба.

Музыка расставаний…

Что самое ценное в моей жизни?

Тернистый путь циркового кочевника…

Что самое ценное в моём багаже?

Пишущая машинка, цирковой костюм и жонглёрские кольца…

Что самое ценное в моей душе?

Надежда и Любовь…

Что самое ценное в моей судьбе?

Потери…

Пятый месяц в Минске.

Осень. Сезон дождей.

Цирк высится серой громадиной. Рядом река. На изгибе моста нет привычных влюблённых. Набережная пуста.

Серые утки сонно плавают в дымящейся воде. Изредка взлетают, становясь на крыло. Круг, и снова на воду…

И мне хочется «на крыло». Где-то в районе нового аэропорта, нелётанные мною воздушные трассы. Там, за облаками, солнце и покой…

А за вокзалом, начинаются новые пути-дороги. Там пахнут шпалы креозотом, и фиолетовый туман на рассвете шарахается в лес от проходящих поездов…

Остановиться бы, отдохнуть. Замереть в этом хмуром царстве минской зимы. А затем, взяв билет на проходящий, броситься в вагон.

Уехать отсюда, где мир без солнца, цирк без смеха, сердце без любви.

Я заблудился в каменных мешках городов.

Не могу выбраться из царства пыльного железобетона.

Я задыхаюсь и мечусь. Как и всё вокруг мечется и задыхается.

Темп, темп!..

Скорость! Ещё быстрей!..

В небо глазами – некогда.

В землю спиной – рано.

Нет времени ни вверх, ни вниз. Только между, по раскалённому асфальту.

Бегом! Темп!..

Однотипные серые коробки с тусклыми глазницами окон. Высотная тара нашей жизни, с Нетто и Брутто.

Чувства в сторону!

Любовь побоку!

Глаза щёлочкой. Браво, арифметика!..

Возраст, рост, вес… – торжествуй, упаковка, – Нетто-Брутто…

Ищу Истину, – обретаю Не То.

Ищу Любовь, – нахожу Брута.

Расфасованная жизнь…

Твоя холодная ладонь коброй ласкает мою грудь. Она скользит по телу и сердце моё замирает в предсмертной муке:

– Отпусти!..

– Единс-ш-ш-ш-ственный… – шипит ладонь и напрягается в изломе кисти. – Что с тобой?

– Отпусти. Я хочу жить!

– Что ж-ш-ш-ш, – длинные лакированные ногти, как ядовитые зубы, впиваются в мою кожу, – уходи. Если сможешь-ш-ш-ш…

И я, ужаленный, ползу умирать, в который раз…

Что с тобой?..

Что со мной?..

Что с нами?..

Если вычертить кардиограмму наших сердечных всплесков, то получатся долгие прямые линии с редкими писками синусоид.

Кардиограмма умирающей любви…

Вот и всё…

Наше представление кончилось. Уходи…

Не будь безбилетником в моей судьбе…

Я не умею любить, потому что не умею прощать.

Я не умею прощать.

Потому, что УМЕЮ любить!..

Почему ты плачешь, жонглёр?

Горячо моим ладоням от холодных рёбер колец…

Почему ты плачешь, жонглёр?

Потому, что обнимаю манеж, упав от усталости на ночной репетиции…

Почему ты плачешь, жонглёр?

Потому, что стрелки на циферблате манежа неумолимо движутся к полуночи. Кончается моё представление…

Почему ты плачешь, жонглёр?

От бессилия. Не хватает моих рук, чтобы обнять этот мир…

Она не придёт, жонглёр.

Не ломай свои кольца в отчаянии. Не кусай губы с досады.

Не придёт…

Она в эту минуту ласкает кого-то…

Так было всегда. Не ты, так другой.

И этот, Кто-то, сейчас задыхается от счастья в её объятиях, – ты же знаешь, какая Она!..

Напрасно беснуешься от ревности в замкнутом кольце манежа. Шлёшь проклятья. И тут же делаешь вид, что тебе всё равно. Она сегодня не придёт…

Её нет ни в зрительном зале. Ни за кулисами. Ни в твоей гримёрной.

Не стоит смотреть с надеждой на старенького инспектора манежа.

Не поможет и волшебная палочка твоего друга дирижёра.

Всё зависит только от тебя, жонглёр. Но…

Она сегодня не придёт, твоя… УДАЧА.

Куклы играли в людей…

Полный зал деревянного ширпотреба вперемешку с папье-маше.

На сцене четыре марионетки в завитых париках: Суд.

За перегородкой, на потёртой скамье обвиняемый, – авторская работа Мастера.

Великий Мастер создал удивительную куклу: с неостывающим угольком-сердцем и вечно звучащим камертоном-душой.

Камертон мешал куклам спать по ночам. А уголёк грозил пожаром их деревянно-тряпичному миру.

Куклы играли в людей…

– Господа присяжные, ваше слово!

Арлекин разинул напомаженную пасть:

– Виновен-н-н!..

Мальвина тряхнула синтетическими кудряшками, истерично пискнув:

– Виновен!..

Пьеро виновато вздохнул и простонал:

– Ви-но-вен…

Коломбина, хохотнув, утверждающе рявкнула басом:

– Виновен!..

– Подсудимый, Ваше слово!

– Я думал, здесь Театр Кукол.

А здесь – кукольный театр…

Третий день по три представления…

Третий звонок. Пора выходить.

Одно кольцо ехидно изогнулось тройкой.

Что за чертовщина? Кажется?

Нет, – оно лопнуло, сломалось.