Ринат Валиуллин - Безумие

– Кроме этого желания есть что-нибудь новенькое?

– Ты веришь в знаки?

– ПДД?

– Да при чём здесь ПДД. В звёзды ты веришь?

– Больше в мечты. Даже если они не сбываются.

– Им не обязательно сбываться, главное, чтобы они были.

– Вот именно что были. Может, ты знаешь, куда они уходят, мечты?

– Мы уходим, мечты остаются, – почесал макушку Марс.

– Ну, так ты скажешь, что за новости. Впрочем, можешь уже не говорить.

– Затмение солнца завтра.

– Похоже, оно у тебя началось уже сегодня. Разговаривать с тобой – всё равно что долго покорять по серпантину высокую гору, когда, добравшись до самой истины, лента серпантина разлетается в праздничную спираль, и ты всё сводишь к шутке.

– Обычно до истины докапываются.

– Докапываться до тебя себе дороже. Я же знаю.

– Можно было бы привести в пример рудники с открытой добычей ископаемых, до золота которых можно добраться только по серпантину километровых дорог. Вообще это арабская модель общения, круговая, когда тема начинается издалека, с окраин.

– Я знаю, английская – линейная. Русская – волнистая. Между Востоком и Западом. Есть ещё и прерывистая. Не помню чья.

– Это когда ты торопишься что-то объяснить, – улыбнулись мои глаза.

– Хватит тебе уже читать эти новости. Они тебя не пожалеют.

– А как же конституция?

– Государство не женщина, оно никогда не будет тебя жалеть, щадить, греть, утешать, выходить из себя, только ради того, чтобы войти в твоё положение, оно и не должно, нечего на государство пенять. Не нравится, поменяй. Поменяй свой образ мыслей, Земля большая, стань человеком не отдельно взятого государства, а отдельно стоящего, цветущего, стань человеком целого мира. Скулить, безусловно, проще, и, возможно, даже что-то дадут: кому однушку, кому пенсию, кому срок, – всё зависит от тебя. Даже если тебе кинули кость, не торопись её грызть, в кости надо играть. Дай волю чувствам. Только в этом случае в жизни твоей будет драйв, а не потреблятство. Государство не женщина. Женщину найти гораздо сложнее. Особенно такую, как я. Мигрируй, ищи своё место, где тебе будет комфортно гнездиться. И не скули, сведёт скулы, не сможешь целоваться.

– Женщине нужен художник, который доведёт её образ до идеального.

– Хорошего художника отличает воображение, чем глубже оно будет, чем пространственнее, тем больше художника в человеке. Женщины живут образами, а не реальностью.

– Это как?

– Бывает, встретишь мужчину, вроде прекрасен и пахнет хорошо.

– Это я-то прекрасен?

– А начнёшь фантазировать, понимаешь, что с этим ничего не выйдет.

– Я уже переживать начал.

– Не переживай.

– Не… переживу, – добавил после паузы Марс.

Кто-то прятался за помадой, иные за очками, за распущенным волокном, накручивая на палец прядь собственной гривы, кто-то за декольте, куда то и дело норовил провалиться мой любопытный взгляд. Тот праздно блуждал по окрестностям поместья, которое было дано мне в пользование ровно на полтора часа. Сейчас он следил за их руками. Красные ногти – это вызов, они вызывали чувства на бой, чёрные выказывали превосходство, белые – безразличие, розовые жаждали прикосновений, голубые витали надо всем, над партой в том числе. Цвет неба придавал удивительную лёгкость пальцам, а может быть даже и заданию, над которым студентки работали молча. Мне только после четвертого занятия удалось запомнить имена всех. Теперь я их уже смог привязать к голосам, те тихонько звенели, как осы в гнезде, то и дело вылетая из роя, и тогда значение реплик вместе с авторством доходило и до меня. Иногда я подсказывал, умно вякал, чтобы не одичать, чтобы меня не забывали. Скоро разговоры стали громче, это означало, что публика переключилась от познавательного к личному. Сенсорные экраны начали проверять чувства тактильного.

«Chi vuole cominciare?» – оборвала Шила все связи.

Она смотрела на него, внимательно изучая черты лица. Ах, как же ей хотелось сейчас сложить из них одну изящную линию судьбы.

– Белла, может быть, вы? – оторвал Артур её от собственного лица, будто боялся, что эти визуальные поцелуи могут зайти слишком далеко.

– Я? – встала Белла из-за стола. – Попробую.

А в голове моей уже звучал её тонкий голосок: «Дамы и господа, командир корабля Сафин Марс и экипаж, рады приветствовать вас на борту нашего самолёта, который совершает рейс Санкт-Петербург – Барселона. Расчётное время в пути…» Ниточки её ног были завязаны посередине в коленки, Боже мой, до чего они себя доводят, эти прекрасные женщины. «Кто ей поверит, случись что, такой юной? Пассажиры слишком капризный народ». Хотелось взять девочку за руку, отвести в столовую и покормить, кормить несколько дней, пока не появится румянец на щеках, а высушенные формы не нальются привлекательной влагой. Мне кажется, он была бы рада такой заботе. Она начала отвечать. Я не слушал и снова подумал о жене. Я действительно думал о ней слишком много.

– О чём ты всё время думаешь? – услышал я её утренний голос за чаем.

– Я каждую вторую минуту думаю о тебе.

– А каждую первую?

– А каждую первую жду с волнением второй.

Я прошёл по её изгибам и забрался в ухо. Там было чисто и прекрасная акустика, как в консерватории. Сел в первом ряду, прямо напротив перепонки. Я сидел и слушал её сольное выступление.

– Может, выпьем сегодня?

– А что, уже пятница?

– Нет, но почти.

В руках мял программку, которую зачем-то купил. Между актами я стал листать. «Вот тебе инструменты, вот тебе исполнители. Всего две странички», – с недоверием я разглядывал задник программки. «Вот тебе и всё твоё будущее». А голос был прекрасен. Слова струились, и от этого не всё в песнях было понятно. Лучше не вдаваться в текст, иначе будут возникать непонятки. «Какой божественный голос», – согласился я с эпитетом, который случайно услышал в гардеробе на выходе из уха. Я вышел на улицу, где пахло весной, меня тянуло на природу, и я решил прогуляться в парк неподалеку. Мой взгляд двинулся к разрезу её декольте. Я шёл по городу и вдыхал её, раннюю, свежую, капризную. Жизнь состояла из скромных речей листвы и высокопарных – прилетевших из-за границы птиц. Воздух пропитан весной, словно Франция прыснула из флакона эйфелевой высоты на родину. Но у родины был свой неувядаемый аромат, в котором терялись все остальные. На родине царил аромат одиночества. Даже в этой аудитории, среди такого количества прекрасных девушек можно было, оказывается, одичать, не имея ни одной родной души. Может, поэтому преподы заводят себе любимчиков? Я до сих пор не завёл. Я не питал симпатии, они и не росли. В этих стенах я наслаждался одиночеством. Одиночество словно дурная привычка, стоит ему только приспособиться к окружающей среде, как оно сразу же начинает претендовать на четверг, пятницу и на все остальные будни твоей жизни.