Александр Кириллов - Облдрама

– Вы ко мне?

– Да.

– Садитесь, – кивнул директор. – Вам выдали подъемные? – поинтересовался он, уже готовый тут же звонить в бухгалтерию.

– Да, Игнатий Львович, спасибо, – поблагодарил Троицкий.

– А билет вам оплатили?

– Да. Но…

Троицкий даже привстал в кресле от нетерпения.

– Комнату получите, как только у нас что-нибудь освободится. Еще не все актеры уехали. Мы… понимаете, не можем их выставить на улицу. А через месяц театр должен получить несколько квартир… Я лично этим занимаюсь, так что… Мы о вас помним.

– Я, собственно, к вам по…

– Минуточку.

Он обезоруживающе улыбнулся, и поднял трубку. Звонил междугородный.

– Ждем, ждем, – быстро бросал он в трубку слова, – как же, готово. Конечно, сделаем… приступил, приступили…

Игнатий Львович не прижимал трубку к уху, а держал её на расстоянии, мучительно прислушиваясь к дребезжанию мембраны. Его лицо выражало болезненное напряжение. Он бросал в трубку слова, как в бездонную шахту, и тотчас же шарахался от неё. Бросит слово и отшатнется. Опасливо приблизится ухом, когда в трубке заговорят тише, и тут же качнется в сторону, потому что там кто-то повысил голос.

Закончив разговор, Игнатий Львович бережно опустил трубку на рычаг и снова повернулся к Троицкому с вежливой улыбкой, означавшей: «Так-с, молодой человек, вы ко мне?»

– Игнатий Львович, я к вам пришел…

Директор встрепенулся, лицо его в секунду поменяло несколько выражений, а взгляд спасительно рванулся к двери, но, перехваченный Троицким, забегал по столу.

– Я к вам пришел, чтобы мне объяснили, что происходит…

– А что происходит? – настороженно поинтересовался Игнатий Львович. – Ничего не происходит.

– Меня что, сняли с роли?

– С какой роли?

Игнатий Львович снова рванулся взглядом к спасительной двери.

– Я был назначен…

– Ах да, помню. Вот подъехал еще один актер… это с Уфимцевым, понимаете? – вдруг понизил он голос, – нашим новым г лавным . Вас обоих назначили и… Я не вижу повода для беспокойства.

– Значит, я не снят с роли?

– Что вы, ни в коем случае, нет.

– Значит, мы репетируем в очередь, сегодня он, завтра я?

– Да-да, в порядке очереди. Идите, репетируйте, и не волнуйтесь.

И уже в самую последнюю минуту, когда Троицкий открывал дверь, Игнатий Львович вдруг, как бы вынырнув из глубины собственной невозмутимости, бросил на него запоздало строгий взгляд, может, даже что-то хотел сказать – что-то очень важное, выстраданное, но, натолкнувшись на вопросительно обращенные к нему глаза Троицкого, передумал.

От одного вида опустевшего коридора у Троицкого со школьных лет обрывалось сердце. Опоздал! Он бросился к репзалу, на секунду замешкался у двери, подавив в себе то ли детский страх, то ли оторопь перед неминуемыми любопытными взглядами, рванул дверь на себя. Актеры были на площадке. Юрий Александрович непринужденно сидел в кресле. Он быстро освоился. Книга, по-видимому, им довольный, помягчал, и только спросил Троицкого:

– А вам что, молодой человек, особое приглашение?

– Простите, я был у директора, – вежливо, но внятно сказал Троицкий.

Что-то тут же сместилось в лице Книги. Оно оставалось прежним, его лицом, но расположение впадин и выпуклостей уже стало другим. На Троицкого он больше ни разу не взглянул до конца репетиции.

– Был у нас тоже один, – услышал Троицкий у себя за спиной голос Фимы, – ходил, ходил к директору… потом взял да и выпрыгнул в окно.

В коридоре его догнала Артемьева.

– Хочешь, вместе пойдем обедать? Подождешь меня минутку. – И Галя исчезла.

– Вы только не падайте духом. – Прямо на Троицкого шел огромный рыжий актер. – Вы молодец, говорю вам это со всей откровенностью, очень вас понимаю. Так держать.

Он пожал ему руку и прошел мимо.

В актерской проходной большое зеркало отражало скорбную фигуру дежурной, склонившуюся над книгой. «Самый образованный человек в театре», – острили актеры.

– Ваша фамилия Троицкий? – услышал он. – Вам письмо.

По почерку понял: письмо от Алены. Машинально надорвал уголок, но рука не послушалась и не вскрыла конверт до конца. Троицкий спрятал письмо. Галя не шла, а топтаться на виду у всех было неприятно и стыдно. Бог знает, откуда берется стыд у человека, когда его незаслуженно унизили. За кого ему стыдно?

– А что ж вы не идете домой? – спросила дежурная.

– Далеко идти, – пробормотал он, заметив, наконец, Артемьеву.

– Забежала к директору на минутку, и как видишь. Есть хочу – умираю… Уже неделю хожу к нему, – делилась она своей неудачей, – прошу для мужа место администратора… есть у них свободное, я знаю… объясняю, что так больше жить не могу – я здесь, он там…

Троицкий вспомнил квадратного мужчину в буфете гостиницы в день приезда.

– Всё обещает, – жаловалась она. – Когда к нему ни зайдешь, он, ни cлова не говоря, тут же хватается за телефон и звонит в управление. Но там никогда никого не бывает. Мне кажется, что оно просто миф, и выдумано дирекцией для таких простофиль, как я.

Войдя в зал ресторана, они услышали категоричное: «Не обслуживаем, у нас обед». Официантки кружком сидели за столом, вытянув ноги, и что-то оживленно обсуждали. Тут бы сострить, пройтись колесом, прикинуться Ивашкой-дурашкой, своим в доску – глядишь, и смягчилось бы заплывшее жиром сердце официантки. Но от одной мысли об этом Троицкий почувствовал такую душевную усталость, что не шевельнул бы и пальцем, даже если бы его попытались вытолкать из ресторана в шею.

Артемьева оглядела зал, не обратив внимания на предупреждение официанток, и направилась мимо неубранных столиков к балконной двери. Там в одиночестве обедала молодая женщина. «Я её знаю. Она мне знакома», – радостно подумал он.

– Здравствуй, Инна, – приветливо поздоровалась Артемьева. – Садись, Сережа, сейчас нас обслужат… Вы не знакомы? – спросила Галя, заметив, что они, поздоровавшись, с любопытством разглядывают друг друга. – Это, Инночка, наш новый актер. Уже у всех на устах в нашем театре. Отнюдь не Книголюб.

– Я знаю. Мне рассказывали…

– Я и не сомневалась, – расхохоталась Галя, – его имя наверняка будет вписано в анналы театра. А это Инна Ланская, наша ведущая актриса.

– Я тоже вас знаю. Вернее, слышал…

Она спокойно выдержала его взгляд, и спросила:

– Что же вы слышали?

Чернота её зрачков была ослепительна.

– Кто бы, что бы ни говорил, – заметила Ланская, не дожидаясь ответа, – вы ни о ком не услышите от них правды. Если их слова и характеризуют кого-то, то, скорее, их самих. Таня, – позвала она одну из официанток, – сколько с меня? И покорми, пожалуйста, наших голодающих, им скоро опять на репетицию.

Подкрасив губы, Ланская простилась и ушла.