Александр Кириллов - Облдрама

Едва слышно мурлыкало за прилавком радио. Будто пригоршнями воды хлестал по стеклу дождь. Юрмилов цокал ложкой в стакане со сметаной. Троицкий пытался отодрать со дна сковородки пригоревшую яичницу. А Крячиков вздыхал:

– А дождь, какой! Эх, приехали.

У театра – продолговатого желтого здания с портиком над входом – шумела сточная вода, заливая мостовую.

В проходной, узкой и тесной, в плохо освещенных коридорах (по дороге в зрительское фойе), в зрительском фойе, заставленном рядами стульев для торжественной церемонии открытия сезона, раздавались громкие, оживленные возгласы актеров. Одни обсуждали качество загара, кормежку в санаториях, другие расспрашивали, кто, где был и насколько похудел, обнимались, целовались и так тискали друг друга, будто вернулись не из домов отдыха и не с берегов Черного моря, а из печей крематория.

– Иудин день, – нашептывал Юрмилов.

– Люблю театр! – патетически декламировал полненький актер, которого все звали Фимой. – Но… странною любовью. – И вдруг, доверительно заглядывая в глаза: – А вы его любите, как я? – спрашивал он у каждого, кто попадался ему на пути. – А вы? А вы? А вы? А вы любите театр? – приставал он к высокому рыжему актеру – («иди в ж…») – А вы? – уже увивался Фима вокруг пожилой актрисы с коричневыми пятнами на полных руках. – Вы любите, Антонина Петровна? – допытывался он. – И вы? И я… люблю!

У Троицкого рябило в глазах. Он бесцельно бродил среди незнакомых людей, вызывая у них смешанное чувство любопытства и настороженности.

Наконец появился директор. После короткого приветствия он передал слово начальнику Управления культуры. Говоря о пьесе, взятой театром к постановке, тот одобрительно отметил, что пьеса «своей тематикой гармонирует с идеей встречи приближающейся годовщины». Пожилой режиссер Михаил Михайлович ознакомил труппу с новым распределением ролей в «пьесе к годовщине», и Троицкий услышал среди прочих и свою фамилию.

Из яркого света зрительского фойе актеры переместились в душную полутьму закулисной части. Впереди в узком лабиринте зигзагообразного коридора Троицкому бросилась в глаза знакомая женская головка с темной макушкой под пышным начесом.

– Артемьева, Галка! – обогнал его полненький Фима, на ходу раскрывая объятия.

Темная макушка исчезла. Из толпы глянуло на Троицкого хмурое лицо крашеной блондинки. Ему показалось, что и она узнала его. «Нет, мы строители», – тут же он вспомнил её раздраженный голос, и обернулся: где Юрмилов? Но тот исчез сразу же после собрания. «На разведку», – шепнул он, подмигнув.

Впереди произошла заминка, движение застопорилось, послышались громкие восклицания:

– Илья Иосифович?

– Как? Вы еще здесь?

– А мы думали, что вы уже уехали!

Навстречу артистам в сопровождении Михаила Михайловича шел, чуть прихрамывая и опираясь на палочку, остроносый мужчина. Это был Воронов. Он успевал кивать направо и налево, жать актерам руки, острить, не прерывая разговора с Михаилом Михайловичем, и не останавливаясь.

– Здравствуйте, – перегородил ему дорогу Троицкий.

Илья Иосифович узнал его.

– Ну, как я вас купил, – подмигнул он, улыбаясь. – Вот, Михал Михалыч, рекомендую, очень способный юноша. Брал для себя, но что поделаешь… пользуйтесь.

– Илья Иосифович, я бы хотел, – запинаясь, быстро заговорил Троицкий, – если вы уезжаете…

– Нет, нет, нет. Я дал слово никого с собой не брать.

– Тогда напишите в министерство. На меня там лежит заявка из театра, куда я… где мне… раз вы уезжаете…

Воронов развел руками.

– Всё, молодой человек, не я ваш хозяин. Вот просите Михал Михалыча. Отпустите, Михал Михалыч? – с подковыркой спросил Воронов.

– А мы его сначала испытаем, – натянуто улыбнулся тот, обдав Троицкого ледяным взглядом, – какой он артист.

– Уж не ревнуете ли вы? Ай-ай-ай, Михал Михалыч, вы неисправимы. Так что… вот так, Троицкий, работайте.

В репетиционном зале, Михаил Михайлович, одутловатый, с обвисшими щеками, устало погрузился в кресло и тихо заговорил. Он напомнил, что в конце сезона многие из них уже начинали репетировать в этом спектакле, и надеется, что за отпуск не успели забыть найденное на репетициях. Поэтому он предлагает сверить по ролям текст и сразу идти на площадку.

– С чем же выпускались? – благодушно спросил он Троицкого после того, как был прочитан первый акт пьесы.

– Глумов, – отвечая ему, встал с места Троицкий. – Холден «Над пропастью во ржи». Еще мы играли… к юбилею вечер одноактных пьес Чехова. Я играл в «Предложении»…

– Ну, поигрались и довольно, – вдруг нетерпеливо прервал его режиссер, – надо и за дело браться.

– А мы не «игрались», Михал Михалыч. На наши спектакли нельзя было попасть.

– Будем считать, что нашему зрителю повезло, – озорно оглядев актеров, заметил Михаил Михайлович. – Может быть, благодаря вам в этом сезоне в театре яблоку негде будет упасть.

Актеры заулыбались.

– Итак, внимание! Возьмем сцену, где герой… в нашем спектакле – это вы, Троицкий, неожиданно обнаружил, что жена ему изменяет. Пожалуйста, занятые в сцене на площадку.

– Ну, молодой человек, идите, удивляйте!

Троицкий пробежал глазами текст.

– Текст сейчас не важен. Важно понять, что и как…

Актриса, игравшая неверную жену, её любовник, полный, смешной флегматик, текст шпарили наизусть, и сцена, судя по тому, как уверенно они её начали, была у них отрепетированной. Троицкий, карауля реплику, еще сам не знал, что сделает в следующую минуту, готовый броситься, как в прорубь, в репетицию, сочиняя роль на ходу. Партнеры в первую минуту опешили от незнакомого текста, переглянулись, и тоже стали импровизировать. Дальше всё шло, как в счастливом сне: одна удачная реплика рождала в ответ другую, такую же удачную, сцена вдруг получилась и напряженной, и грустной, и смешной. Все, не занятые в ней актеры, прыскали, фыркали. Михаил Михайлович кряхтел, оттопырив нижнюю губу. Троицкий выглядел именинником. Самый страшный экзамен в чужом коллективе он, как артист, выдержал.

– Так-так-так, – ерзал в кресле Михаил Михайлович, пережидая, пока все успокоятся. – Всё? А теперь, с вашего позволения, приступим к делу. Троицкий, входите. Да не так! Ну, войдите небрежнее, насвистывайте что-нибудь… Дайте ему черный котелок… Ну, ну…

Побежали за котелком. Ждать пришлось долго. Наконец его принесли.

– Наденьте. Да не так! Ну что вы, в самом деле! Нахлобучьте на глаза.

– Он мне мал, Михал Михалыч

– Я сказал до бровей – вот так. (И он, подойдя, с силой натянул котелок.) А теперь свистите. Вы и по городу шли, насвистывая, понимаете? Зачем? В целях конспирации.

Троицкий хотел было спросить, что он имеет в виду, Но голова, стиснутая котелком начала болеть, и ему стало всё равно, лишь бы поскорее снять котелок.