Алексей Дьяченко - Люблю

Окружавшие Анну люди, виделись цветами, ожившими ей на радость, по чьей-то незримой воле. Казалось, что все они улыбаются, смеются и дружески подмигивают. А, если кто и строил кислые рожицы, так это с той лишь целью, чтобы рассмешить. И от этого становилось легко, свободно, как бывает только птице, парящей в высоком небе.

И Анна представила себя птицей, летящей над вокзалом, над поездом, стоящим у перрона, над улицами и домами не знакомого, но такого уже любимого города. И ей было не страшно. Было, как птице, свободно и легко.

За неделю до отъезда зарядили проливные дожди, и вся дорога до Москвы была проделана в сером тумане. И, вдруг, с самого утра, ещё до подъезда к городу, взору открылось ясное синее небо и озорное, играющее радужными зайчиками на ресницах, солнце. Как же забилось её сердце в тот момент. Сердце полное любви, веры и надежды.

Впереди, по перрону, прямо перед Анной, шла старушка с крохотной, плешивой собачонкой. Не разрешая четвероногой подруге себя опережать, старушка била собачонку по мордочке кнутиком. От попадания кнутика по носу, собачонка вздрагивала всем тельцем и презабавно чихала. На что воспитанная её хозяйка без промедления желала ей здоровья, а так как кнутик практически только на нос и ложился, то слышалось беспрерывное чихание и как следствие слова: «Будь здорова. Будь здорова. Будь здорова».

Эта трогательная трагикомическая картина не могла не вызывать улыбки. Улыбаясь и обходя старушку с собачонкой, получив в ряду цветоторговцев, мимо которых проходила, в подарок гвоздику, Анна оказалась на площади перед вокзалом.

Долго не размышляя, она пересекла площадь и направилась к мосту.

С моста открывалась обширнейшая панорама. Мальчишки ныряли с набережной, с каменных ступеней, спускавшихся прямо к воде. Белый теплоход, с пассажирами на борту, плавно причаливал к пристани. Ветер, налетевший с реки, играл чёлкой, обнимал за плечи, и голова шла кругом.

«Какой прекрасный город, – думала Анна, и слёзы восторга бежали по щекам, – Сколько воздуха, света! В этом городе, наверное, дни длятся бесконечно, и ночь забывает его посещать. А, если и приходит, то не в повседневном, мрачном, а в белом, праздничном, платье. Так, что никто и не узнаёт её, не замечает, что она пришла. Нет, нет. Замечают эти фонари, стоящие вдоль реки. Они с приходом ночи оживают, отражаясь в воде. Как это должно быть красиво. И живут в этом городе, непременно, одни художники и поэты».

Вдоволь помечтав, Анна пошла на другой, ещё неведомый ей, берег.

День только начинался, времени было достаточно, чтобы не торопиться с мыслями о ночлеге. Анна шла по дороге, которая, авось, куда-нибудь да выведет.

Вышла на Арбат и воочию убедилась, что её предположение о том, что в городе живут художники и поэты, не вымысел. Поэты, прямо на улице, читали стихи, для прохожих. Художники устраивали выставки, желающих иметь свой портрет, усаживали на раскладные стулья и эти портреты им делали.

Кроме поэтов и художников, били и музыканты, и жонглеры, и клоуны. Все на этой улице присутствовали. Джаз-банд играл весёлую музыку, но лица у музыкантов были грустные. Не задержалась Анна и у жонглеров, подбрасывавших в воздух кольца, а вот группа клоунов её рассмешила. Она подарила одному из них гвоздику.

Анна гуляла, наслаждаясь видом красивых людей, нарядных домов и каково же было её удивление, когда, идя, куда глаза глядят, шагая на авось, нежданно-негаданно, пришла прямо к скверу, в котором увидела родную сестру, учащуюся Государственного Института Театрального Искусства, к которой в гости и ехала.

Рита сидела на скамейке, в компании двух молодых людей, смеялась, и совершенно не чувствовала того, что сестра в Москве, стоит и смотрит на неё со стороны.

Анне захотелось окликнуть Риту, позвать её, дать знак, она уже предчувствовала ликование, радость от нечаянной встречи. Но, сдержала страстный свой порыв, решив не мешать разговору.

И неизвестно, сколько бы стояла и ждала за чугунной оградой, если бы сестра сама её не заметила. Рита встала ногами на скамейку, приставила к губам руки сложенные рупором и крикнула:

– Аникуша! А ну-ка иди сюда к нам, к иностранцам!

Вход в сквер был сокрыт в глубине двора. Проходя мимо здания института, Анна невольно остановилась, но тут же, вспомнив, что её ждёт сестра, вошла через железную калитку в скверик и подошла к скамейке.

– Анюта, сестрёнка моя младшенькая, – представила её своим собеседникам Рита, продолжая стоять на скамейке.

Анна не собиралась поступать в театральный, даже не думала об этом. Мысли, о том, что она, как и сестра будет учиться на актрису, в настоящий момент казались смешными и уносили в далёкое прошлое, на три года назад, когда учась в седьмом классе, читала со школьной сцены стихи. Она приехала не поступать, а в гости. Хотела посмотреть столицу, неведомый мир московский. Но, Рита решила всё по-своему.

– Чем чёрт не шутит, попробуешься. – Сказала сестра. – Я уверена, что сразу на конкурс пройдёшь. Правда, хороша?

Последние слова были обращены к собеседникам, которые в ответ на риторический вопрос с готовностью закивали головами.

Оставив Анну, Рита побежала в институт. Молодые люди, чувствуя неловкость, извинившись, отошли в сторону. В ожидании Риты, Анна вышла из скверика и подошла к старинному особняку с вывеской «ГИТИС», к массивным дверям главного входа. Ей до сих пор не верилось, что она ни у кого не спрашивая дорогу, вышла к институту. Казалось, стоит только, зажмурившись, ущипнуть себя и всё исчезнет.

Улыбаясь, она почти уже решилась на это, как из слегка приотворившейся двери, вдруг, выскочила Рита.

– Договорилась, пойдём, – выпалила она и, схватив Анну за руку, повела за собой.

Постоянно на кого-то натыкаясь, юношей и девушек внутри здания оказалось так же много, как пчёл в улье, сёстры поднялись на второй этаж. На втором этаже, студент, державший в одной руке кипу листков, а другой поправлявший обильную свою шевелюру, говорил толпившемся вокруг него абитуриентам:

– Сейчас. Ждём одного человечка и идём.

– Это тебя, – сказала Рита сестре и, вдруг, неожиданно громко крикнула, – Мы здесь!

Помещение, в которое студент ввёл десять абитуриентов, в числе которых была и Анна, оказалось довольно просторным. Окна были зашторены тяжёлыми, светонепроницаемыми занавесками, сцена имела специальное, направленное освещение, всё остальное пространство находилось в полумраке. В пяти шагах от сцены, стояли три парты, торцами сдвинутые в одну длинную, за которой сидела приёмная комиссия. Были ещё стулья, стоявшие вдоль стены, на которые вошедшим и предложили рассаживаться.

Студент с обильной шевелюрой положил кипу личных листков на парту, а сам, зайдя за спины вершителей судеб, устроился там, на заранее приготовленном стуле. Началось прослушивание. Покопавшись в личных листках, женщина, сидевшая по центру, коротко, практически под ноль стриженая, сиплым, надтреснутым голосом объявила: