Алексей Дьяченко - Люблю

То дарят, как девочке семнадцатилетней, нераспустившиеся бутоны. То разухабистые, перецвет, как столетней. Тебе с сестрой здесь жить, ещё не раз столкнёшься. Я всё это так болезненно переношу, так близко принимаю к сердцу, что не хочу об этом даже и думать. Но, как не думать, когда сталкиваешься с этим на каждом шагу? Ну, не буду. Не буду. Да, Марго? Не будем об этом думать? Давай не будем, чтобы не расстраиваться. И последний совет. Никогда не переодевайтесь при мужчине. Заведите ширмочку или просите отвернуться, не смотреть. Хорошенько запомните, это первое правило. Разве, когда сами попросят, чтобы при них, тогда можно. Ну, это отдельный разговор.

– Нет, значит, правил без исключений? – Вставила, наконец, Рита своё слово и, торопясь, сбиваясь, рассказала о том, как в институте одна студентка, при всех, грозилась отравиться, если муж от неё уйдёт.

– Все смеялись над её слезами. Над её наивностью, – говорила Рита. – Не понимаю, как можно так унижаться, должна же быть какая-то гордость женская?

– Гордость, нужна той, которую любят, – необыкновенно серьёзно и грустно заговорила вдруг Ольга, – а той, которую разлюбили, она ни к чему. Смешно даже гордой быть, когда тебя бросили. Поверь, Марго, не до того. Не осуждай. Какая тут к чёрту гордость, когда земля из-под ног уходит? Я тоже в своё время на коленях ползала, рыдала, за брюки, за полы плаща его хваталась, как собачка беспомощная. Целовала грязь на его ботинках, следы на полу. Всё это, со стороны, вроде как ни к чему, ведь поздно, ничего не изменить, не вернуть. Но я это делала не для него, не для людей всё это наблюдавших, а для себя. Чтобы с ума не сойти, не умереть на месте. И поверь, что в такие минуты только это от гибели и спасает. Слабые мы, бабы, жизнь в нас еле теплится. Нас надо беречь, прятать от ветра, а этого никто не понимает.

Ольга позавтракала и ушла. Закрыв за ней дверь, Рита вернулась на кухню и стала объяснять сестре ситуацию.

* * *

Стоя на единственной дороге, ведущей к остановке, Максим и Назар поджидали известную особу.

– Вот она, не оборачивайся, – сказал Максим, глядя другу за спину. – Спешит, не подходящий момент.

– Другого не будет. Подойди. Нет – так нет. Не убьёт же, а станет кричать – убежим.

Обернувшись через некоторое время, Назар увидел Максима, стоявшего рядом с холёной, нарядно одетой и модно причёсанной женщиной. Максим говорил с ней спокойно, как с приятной соседкой. Назар даже позавидовал его умению так общаться с незнакомыми людьми, да ещё тогда, когда так много от них нужно. В процессе разговора, Максим часто показывал рукой в его сторону, после чего она о чём-то спрашивала, снисходительно улыбаясь.

Разговор их был недолгим и закончился вырванным блокнотным листом, на котором женщина прежде что-то написала. Она хотела писать ручкой, но ручка перестала работать. Не растерявшись, долго не думая, она достала губную помаду, и ею, как карандашом, очень ловко расчеркнулась.

Проходя мимо, холёная остановилась и сказала:

– Здравствуйте, Назар, меня зовут Ольгой. До скорой встречи.

Добавив к этому прощальный жест рукой и слово «Чао», она побежала к остановке, цокая каблучками по асфальту.

– Чао-какао, – зло прошептал Назар, глядя ей в след и, сплюнув через щель между зубами, спросил у подошедшего Максима, о чём он с ней так долго говорил.

– Ни о чём. Объяснил, что нам нужно. Спросила, имеем ли об этом представление. Ещё спросила, сколько лет, как тебя зовут и сколько было женщин. Сказал, что ни одной. Над этим посмеялась, сказала «хорошо», написала рабочий телефон и просила, чтобы в два часа ей позвонил.

– Сегодня чтобы в два звонил?

– Да.

– Что ни одной, ты зря сказал. Смеялась, говоришь?

– Да нет. Не то, чтобы смеялась. Мне показалось так. А почему зря?

– Не знаю. Чёрт с ней. Позвонишь?

– Конечно, позвоню.

Максим смотрел на блокнотный лист с телефоном, написанным помадой. Это был пропуск в неведомый мир, полный новых, неизвестных ощущений.

* * *

Когда Ольга ушла, Рита, закрыв за ней дверь, вернулась на кухню и стала объяснять сестре ситуацию.

– Она с мужем развелась, но живёт с ним в одной квартире. Супруг вчера нарезался, грозился её убить. А на самом деле он тряпка. За продуктами сегодня ходила, он мне руки целовал, просил, чтобы я Ольге передала его извинения.

Убить не убил бы, но случайно задеть мог. Был бы синяк или ссадина, а Ольга за американца замуж собралась. Зачем рисковать? На старикашке женится. Не из простых, какой-то там чего-то профессор. Представляешь, у него на теле нет ни одного волоска? Совсем ни одного, нигде. Ни на голове, ни на руках, ни под мышками. Такие вот бывают американские профессора.

Ольга в гостинице «Космос» в варьете работала, а сейчас переводчица. А познакомила меня с ней подруга Жанка. С Жанкой вместе поступали. Её в Щуку взяли, а меня в ГИТИС. Помучили её, помурыжили, и после первого курса отчислили. В «Космосе», у Ольги, пришлось ногами дрыгать, зато теперь устроена. Ольга ей мужичка нашла, не американского, но тоже в возрасте и богатенького. Она добрая, Ольга. И, эта квартира её была, она снимала, уступила мне. Что ни попросишь – пожалуйста. Вот икрой покормила. Да, сколько всего ещё оставила.

Давай, заканчивай с едой и пойдём. Пора старуху встречать, – закончила Рита, вставая из-за стола и закуривая.

– Какую старуху? – Удивилась Анна.

– Насчёт отрывка твоего. Правда по сто рублей берёт за подготовку, но дело знает. Готовит хорошо.

– А, без неё нельзя?

– Нельзя. Я не режиссёр. Нужен педагог, понимаешь? Старуха эта и меня готовила. Не пожалеешь. Деньги с собой привезла?

– Двести рублей.

– Хватит на всё.

На остановке, ожидая педагога, Рита рассказывала о ней.

– Старуху зовут Зинаида Кононовна, фамилия Пистолет. Вот-вот, к тому и сказала, чтобы при ней не хихикала. Она обидчивая, злая, затаит – не вытравишь. С гонором старушонка, табак жуёт, матом ругается. Длинную жизнь прожила, много видела. Расскажет, как с Завадским выступление «Комеди Франсэз» смотрела, как он плевался, ругал их цирком, а после спектакля вышел на сцену и со слезами на глазах сказал, что ничего лучшего не видел. Расскажет о той знаменитой репетиции, когда Станиславский «думал», а ученики по одному бегали звонить домой, успокаивать домашних, и сидели всю ночь, не осмеливаясь уйти. Расскажет, как «Современник» хотели закрыть и как студенты его отстояли. Всё это, скорее всего, выдумки, она слегка, что называется, со странностями. Но, не беда. Главное, дело знает. Вот, кстати, и она.

Из автобуса вышла женщина, нисколько не похожая на старуху, какую Анна успела себе представить со слов сестры. Это была невысокая, слегка полноватая, румянолицая особа с толстым неровным носом и озорными глазами. Одета была в серое габардиновое пальто, служившее, судя по виду, бессменно долгие годы, чёрную шляпу, ставшую от времени бурой и мужские полуботинки. В руке держала тряпичный зонт, на который опиралась, как на трость.