Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга четвертая

– Не мог, – твердо говорит Юля.

Массивный граненый стакан опустошается теперь одним большим глотком до самого дна.

– Хорошо, что ты… – произношу я, – что ты…

– Молчи, – говорит Юля, сжимая мою руку, – просто молчи…

Что смерть, думаю я, умрем мы все… Не страшно умереть самому, страшно терять…

То, что я могу вот так на огромной скорости сбить перила моста и рухнуть вместе с машиной в сверкающий далеко внизу Гудзон, меня нисколечко не волнует: дело сделано!

Но, может быть, это и не Гудзон? Я же не сплю! Ведь мне это не снится!

Будет ли наша Пирамида принадлежать и аристократам? Чтобы ответить на этот вопрос, я рассказываю историю об одном, приговоренном к смерти аристократе, который по пути к месту казни попросил дать ему перо и бумагу, чтобы что-то там записать…

– Да-да, – говорит Юлия, – я об этом где-то читала, то ли у Вольтера, то ли у Ларошфуко…

– У Фриша, – говорю я.

– Может быть, – говорит Юлия, – я только не помню…

– Записка никому не была адресована, – говорю я, – он записал что-то важное для себя. Чтобы не забыть. Обыкновенная заметка на память…

– Что из этого следует? – спрашивает Юлия.

– Ничего. Просто вспомнилось. Что же касается аристократов, то они, как и все остальные, не осененные Духом, далеко не совершенны.

– Среди них могут быть и уроды, и убийцы, и поэты…

– Ты звонила своему князю Альберту?..

– Зачем?.. Да! Позвони Ане, она злится…

Терять – вот ведь что страшно!

И нельзя объяснить…

Хоронили в субботу…

– Кого, – спрашивает Лена, – кого хоронили?

Разве в этом дело?.. Что-то там на Лере Лиры у нас не заладилось…

– Ань, привет!..

– Я перезвоню…

И Тинка молчит… Зараза! Ей-то наверняка известно, что случилось на этой самой Лере! Могла бы молвить словечко в моё утешение…

Вдруг вспомнилось:

«Утешать?! Тебя утешать?!! И не подумаю!».

А что тут думать?

Сегодня и боги ведь горшки лепят…

Или уже не лепят?

На Стаса была возложена особая ответственность: его матки не должны дать ни малейшего сбоя! Небольшая поломка, изменение режима беременности – и все могло рухнуть в тартарары.

Я тоже старался изо всех сил, чтобы ни у кого из команды, а это человек семнадцать отборных специалистов, профессионалов самого высокого класса, чтобы ни у кого из них не возникло сомнений относительно своей роли в общем деле. В своих я был уверен, как в самом себе. Они составляли костяк команды, и о них нечего было беспокоиться.

Да, и в своих я был точно уверен: не подведут! К сожалению, мне не удалось разузнать остальных, хотя все они прошли отборочные тесты на профпригодность и добродетельность. Но что творится в душе всегда улыбающегося индуса Джавахарлала или вон того американизированного китайца Чана никому знать не дано. Чужая душа – потемки, к этому добавить нечего. Приходилось рассчитывать на те штудии, что мы проводили с каждым из них и на волю Бога, и на все совместные усилия. Я – не маг, не волшебник, хотя многое могу предсказать и предвидеть. Интуиция для ученого – как инстинкт для животного. Она редко подводит и почти всегда определяет выбор правильного решения. К тому же, я всегда руководствуюсь здравым смыслом. Как может прийти в голову, что твой опыт выбора, так сказать, товарищей по оружию однажды может тебя подвести? Никогда! Эта уверенность окрыляет, и все сомнения разлетаются в пух и прах. Но если бы мне тогда сказали, что Жора вдруг вздумает жениться на Нефертити (он сам, без помощи Ани и Юры, выпестовал, взлелеял и вырастил в своем индивидуальном боксе клон любимой царицы), я бы рассмеялся тому в глаза.

– Что? Правда?! – восклицает Лена.

– Не могу сказать, как бы я себя вел, но, во всяком случае, не стал бы настаивать на том, чтобы он относился к клону, как к собственному ребенку. Само собой разумеется, что клонированная Нефертити, даже если она красавица и царица, не может быть предметом твоих мыслей и искушений. Когда ты занят спасением человечества, никакая блажь не должна сходить тебе с рук, даже если ты – самый выдающийся сноб, даже если ты Жора – человек без правил и комплексов.

– Он что и правда женился на Тити? – спрашивает Лена.

– На какой ещё Тите? На Тине?!

– На Тити, на Тине, – говорит Лена, – разве вас разберёшь.

– Я же говорил – на Нефертити!

Женится на Тине, подумалось мне, у Жоры ещё женилка не выросла!

Или?..

От этой мысли у меня кожа взялась пупырышками: а что, если…

Когда и с Эйнштейном было покончено – яйцеклетка с его геномом была захвачена эпителием очередной искусственной матки, и это был наш очередной успех – нужно было приниматься за Наполеона.

Я уже рассказывал, каких трудов нам стоило получить его биополе, мои походы к его гробу в Доме инвалидов, путешествие на Эльбу и остров Святой Елены. Аня напомнила:

– Ниточка, где твоя ниточка! Ты не потерял нитку из его мундира?!

Я не потерял ту ниточку, и она-то нас и выручила. Кроме того, нам удалось за кругленькую сумму купить на аукционе зуб Наполеона.

– Зуб? Какой зуб?

– Его собственный зуб, какой-то моляр… Я же рассказывал.

– Моляр?

– Да, кажется… Тем не менее, мы ухлопали тогда уйму сил и времени, но все же нам удалось раздобыть и волосяную луковицу с его лысеющей головы и воссоздать биополе. Ну и член! Я же рассказывал! Кстати говоря, клетки члена Наполеона, как и клетки фаллоса Ленина оказались самыми жизнеспособными. Мы гадали – почему?

– Хорошо бы нам, – предложил тогда Алька Дубницкий, – отыскать и ухо Ван Гога. У нас ведь ни одного известного импрессиониста пока нет.

– Хорошо бы, – сказал Жора, – но его ухо, говорят, съел Гоген. Они какое-то время враждовали, и вот твой Гогенчик со злости…

– Да ладно…

– Голову даю…

– Ухо гони, – говорит Алька, – твоя голова ещё пригодится!..

У нас еще оставалось время на шутки.

Одним словом, все было готово к воплощению наших наполеоновских планов, как вдруг клетки подняли настоящий бунт. Среди них начался повальный падеж. В стане своих, откуда ни возьмись, появились чужие, озлобленные и опасные клетки. Это как раковая опухоль. Клетки гибли десятками, несмотря на свою изначальную жизнестойкость, гибли сотнями, издавая радостные победные вопли, точно это были какие-то воины, вплотную приблизившиеся к врагу. Кто был их врагом, для нас было загадкой. Знаменитая формула успеха Эйнштейна (работа до седьмого пота и умение держать язык за зубами) теперь нас не спасала. Абсолютно исключалось, что информация о том, чем занималась наша лаборатория, могла просочиться за ее пределы. Об этом не могло быть и речи. А работали мы не только до седьмого пота – с нас сошло сто потов. Мы недоумевали и злились.