Анатолий Лернер - Тремпиада. Эзотерическая притча

Врываюсь в мастерскую, как санитары к несчастным психам, и сразу к пепельнице. И что? Рубль железный лежит, а сигареты – две штуки! – исчезли. Мелковато, но всё же, как вы думаете, чья это работа? Съесть лакомый кусочек чёрного хлеба с икрой минтая, столкнуть лбами с репрессивными органами в лице Марковой, а на десерт – стащить последние сигареты в конце месяца, когда даже на чёрном рынке за пятерку вонючих вьетнамских не купишь?

Не трудите зря голову. Это ни к чему. Ответ очевиден. Они это. Они – весельчаки, обжоры, путаники. Так что, уважаемый профессор белой магии, ничего, увы, нового для меня вы не сообщили. Но вот вопрос: кто настроил приёмник на эту волну? Я чётко помнил, что свет отключился посреди программы «Час письма» радиостанции «Тихий океан», оборвав на полуслове Наташку Гурулеву. Значит, когда врубили энергию, приёмник должен был оставаться на прежней волне.

Найти ответ на этот вопрос профессор мне не позволил. Заметив, что съеденные лакомства, спрятанные вещи или неприятности на работе – это не самое страшное, на что способны домовые, но если их проделки от безобидных чудачеств переходят в некое агрессивно-наступательное качество, нужно от домовых избавляться. И чем скорее, тем лучше. Лучше и для личного комфорта и для душевного равновесия окружающих.

В связи с этим, он предложил всем заинтересованным набрать банку воды и он, как было обещано в начале передачи, зарядит её, а поскольку времени в эфире осталось не так уж и много, то и расскажет саму инструкцию по применению заряженной им воды в целях избавления от «нечистой силы».

И опять меня бес попутал. Кинулся я в кромешной темноте банку с водой искать. То и дело, натыкаясь на пустые бутылки, я, должно быть, создал у спящих соседей мнение, что ночами осваиваю новую профессию приёмщика стеклотары и возможно скоро открою кооператив по приёму пустой посуды у населения.

Но бутылки – не банки, потому, не мудрствуя лукаво… Нет, это выражение, очевидно не подходит… Короче, долго не размышляя – так будет поточней – я схватил электрический чайник, едва не опрокинув консервную банку с размокшими в ней окурками, и поставил его прямо на тумбочку с безумствующим приёмником.

Из эфира доносился то ли свист, то ли стон, то ли фон, только мне от этого после сеансов Чумака и Кашпировского было чуточку смешно.

Однако моё игривое настроение тут же улетучилось, лишь только прозвучала рекомендация по применению этой, теперь уже заряженной, воды. А следовало проделать следующее.

Веником или кисточкой разбрызгать воду по всем углам в доме, начиная с правого верхнего у входной двери, заканчивая левым. Остаток воды следует вылить далеко за пределами жилища, а сосуд (нет, вы только послушайте!) – сосуд уничтожить и захоронить в безлюдном месте.

И тут я понял, что влип, и что это серьёзно. Что шутить можно было до того, как чайник с водой облучились магической энергией. А теперь я исходил холодным потом, и не мыслил, что предпринять.

Во-первых, жалко чайник. Новый. Электрический. К тому же, мой подарок Саньке. Отбросив мистику, вернёмся к общечеловеческим отношениям. Что бы вы подумали на Санькином месте, не обнаружив в доме чайника? Вот именно. Не объяснять же его исчезновение рекомендацией мистического профессора из безумствующего приёмника. В психах я числился пока только в личном списке Марковой. Ну, а во-вторых, где мне использовать эту морилку?

Здесь, в бывшей моей мастерской? Так она уже не моя и никогда, если разобраться, моей не была и быть не могла. Стало быть, и домовые не мои – чужие, и не моя это забота изводить их. Это показалось мне логичным и слегка успокоило. А как быть теперь уже с моими, наверняка рассевшимися по углам, пенатами? Или вдруг ополчатся на меня ларвы – эти неугомонные безутешные в собственной вине и нанесённых им оскорблениях бродяги, тени злодеев, убийц и насильников? Души неотомщенных жертв?..

Как-то, прекрасный эстонский поэт и актер Юхан Вийдинг, тогда ещё, более известный читателю, как Юри Юди, рассказал мне историю, подтверждающую догадку, что тень отца Гамлета – не художественная выдумка блистательного Шекспира, основанная на примитивно анимистических представлениях его современников, а реальный образ, зримый натурами возвышенными, утончёнными, с изношенной, на грани разрыва, нервной организацией. Тень отца Вийдинга являлась сыну в дни предзапойные и выводила его из состояния депрессии. В результате Юхан бросил пить, но угощать любил и умел.

Однако вернемся к своим пенатам. Вернемся к нашим ларвам и лемурам. Как отделить своих от чужих? Зачем взваливать себе на плечи свинцовую ношу их совести?

Первое, что предстояло немедленно решать – это вопрос электрочайника и воды, превращенной в морилку. Пока мысли толкались поросятами у кормушки, передача закончилась и приёмник, не успев отпищать сигналы точного времени, снова отключился. Я судорожно схватил старинный шандал с единственной в нём свечой и непослушными пальцами зажёг спичку. Тени веселенькой компанией бросились врассыпную.

Из отступившего мрака прямо мне под ноги выехала стеклянная банка. Ни о чём не размышляя, я слил в неё содержимое чайника, а сам чайник, протопав босыми ногами перед плотно запертой дверью кухни, не дожидаясь пока там стихнет полночная возня, зашвырнул на крысиный остров.

Бегом, точно за мной гнались внезапно атаковавшие крысы, я ворвался в спальный отсек мастерской и, рискуя опрокинуть шандал или загасить свечу, рывком накрыл себя с головой одеялом.

Прислушиваясь к скачкам перешедшего в галоп сердца, не мыслью, но лишь тенью её, я оседлал на полном скаку жеребца страха…

Сердце больно ударило копытом в грудь… и замерло…

Издав стон, я уже знал, кто подсунул мне эту стеклянную банку. Языческий демон ужаса Дэйм сразил меня.

Спиной к морю, по пояс в остывающей от ласк лета воде, я пошатывался от легкого головокружения. Высоко запрокинув подбородок, и слегка сощурившись, отдавался истоме грядущих ощущений.

Казалось, море не хотело меня отпускать и, лепеча неразборчивые глупости, одурманивало сознание запахом йода, щекочущего непривычные к приморскому воздуху ноздри.

Чувство счастья, внезапного и такого неотвратимого, как беда, переполняло меня. «Всклень» – неожиданно для себя обронил я вслух, прислушиваясь к переливу хрусталика в ушах, и от удовольствия затаив дыхание.

Благодарная сопричастность к этому вот морю, сопкам, к причудливо изогнутым тайфунами деревцам, к истощённым любовью и потерями, мудрым, как облака, чайкам, да и к самим облакам, таким родным и отстранённым, – обрушилась на меня разрушительным накатом.

Ошеломлённый взор, с жадной ненасытностью неофита, в недоумённом восхищении поглощал осенний дальневосточный пейзаж, который, казалось, чья-то дерзкая рука, со смелостью дилетанта, переместила сюда с ирреальных полотен фламандцев.