Татьяна Доброхотова - Когда сбываются мечты…

Ссориться часто стали. Неправильно это, вся семья-то из трех всего человек состоит, если друг друга не любить, кто ж нас любить будет. Вот и сегодня Лена прогуляться не от хорошей жизни отправилась, опять с Егором из-за всякой ерунды поругались: вчера с тренировки на два часа позже пришел, почти в полночь. Сегодня утром опять после ухода в его комнате мамаево побоище осталось. Все как всегда, как положено, можно сказать.

Еще, считается, что счастья личная жизнь прибавляет. Лена тоже всегда так думала. А сейчас вот сомневаться стала. Ну да, есть у нее друг, красивый, умный. А толку-то от этого? Тоже уже привычно все. Отношения, если их не углублять, не выводить на новый уровень, тоже перестают радость доставлять, становятся обыденными. А насчет нового уровня, Лена сама – против. Как говорится, хорошее дело браком не назовут. По ее глубокому убеждению, подписываться на такое решение стоит, если уж действительно так хорошо вместе, что без этого дальнейшей жизни себе представить не можешь. А вот у них сейчас – не такие отношения. Вполне она без такого замужества обойтись может, и обходится. И друг ее – тоже вполне успешно холостяком живет. Так зачем же что-то менять?

Или это тоже возраст преклонный себя знать дает? Уже страшно на какие-то перемены решиться? Или просто человек не тот ей попался, хоть и умный, и красивый? А где они, те? Точно, человек в мир один приходит, один и уходит, остальное все временно и суетно. У Лены много друзей есть, большая часть, конечно, семейные. И что? Позавидовать, признаться, некому. Нет, по каким-то отдельным деталям можно: хочу такую же квартиру, шубу, машину, талию, ресницы. А вот, чтобы с кем-нибудь мечталось полностью судьбой поменяться – нет, такого нет. До такой степени она никому не завидует. Потому что абсолютно точно видит, везде свои проблемы, кстати, очень похожие на ее собственные.

Единственное положительное, что Лена за собой последнее время заметила, так это то, что она опять начала мечтать. Видимо, потому, что времени свободного больше стало. Только мечтается сейчас уже как-то не так, как в юности, когда возраст для таких занятий, видимо, более подходящий. Тогда казалось, что впереди все только самое-самое. Как все придумаешь, так и будет. А теперь мечты какие-то приземленные стали, материальные: о новой квартире, машине, даче. Даже стыдно как-то за такую обывательщину. О чем тут мечтать, когда это все заработать можно. Но не стремится душа ввысь, как в молодости, что уж тут поделаешь!

Тут, в самом центре Москвы, ей все родное, близкое. Потому и отправилась на прогулку именно сюда. Лена посмотрела в сторону ресторана Прага. Здесь почти двадцать лет назад они с мужем праздновали в Аквариуме свадьбу, да и потом часто наведывались покушать, потанцевать. Эх, неспокойные девяностые, когда весь мир застыл в удивлении от того, что творилось в их многострадальной стране!

За Прагой – роддом имени Грауэрмана, в котором родилась не только Лена, но и еще ее мама. Когда-то в Москве ходила забавная байка. Говорили, что в каждом роддоме был свой способ перевязывать пупок новорожденным. А лучше всего это делали на Калининском проспекте, в роддоме номер один, имени Грауэрмана. Даже врачи всегда определяли среди своих пациентов тех, кто появился на свет там, по их красивому пупку.

А жили они тогда вон, за церковью, на улице Воровского, сейчас – Поварской, в сером старинном, еще дореволюционной постройки, доме, в котором на верхнем этаже, под стеклянной крышей когда-то, в начале двадцатого века, размещались мастерские известных художников и поэтов, даже вроде Мейерхольда. Здесь жил актёр Александр Кайдановский, поэтесса Белла Ахмадулина и её муж, театральный художник Борис Мессерер, написавший об этом доме книгу. Дом красивый, тоже как замок. В нем сейчас стоимость жилья – самая высокая в Москве. Одна квартира принадлежит Березовскому.

Ленин дед получил комнату в бельэтаже этого дома сразу после революции. Это была прежняя господская спальня, стены ее были оклеены батистом, который в тяжелое послереволюционное время, по рассказам деда, сдирали со стен, стирали и использовали для пошива мужских рубашек. А еще там был вороватый управдом, совсем такой же, как в «Двенадцати стульях», который продал все, что было в доме более-менее ценное: бронзовые ручки, ковры с лестниц, медные прутья, которые эти ковры придерживали, даже каменную тумбу для театральных афиш, раньше стоящую перед подъездом. До Лены дошла великолепная роспись на потолке, которую дедушка сам часто подновлял. Среди цветущих веток и листьев улыбались пухлощекие амурчики и небесной красоты женщины со светлыми вьющимися волосами.

Лена даже не стала заглядывать на родную улицу. Ей не нравилось подходить к своему прежнему дому. Лет семь назад обе квартиры в бельэтаже были перестроены, и в высоких стрельчатых окнах виднелись уже не милые купидоны, а скучные белые европотолки. Да и сам дом, построенный в 1907 году из благородного серого камня, который раз в год чистили из шлангов смесью воды и песка, несколько лет назад был выкрашен в противный желтый цвет.

Дойдя почти до Дома Книги, Лена решила перейти на другую сторону и возвращаться потихоньку к метро. Прохожих на проспекте почти совсем не осталось. Видимо, в такой неуютный слякотный вечер всем хотелось быстрее к домашним мягким диванам и телевизорам. Лена подошла совсем близко к проезжей части, чтобы перед спуском в подземный переход спокойно перекурить.

Где-то вдалеке, наверное, у Манежа, завыли сирены. Пока женщина копалась в сумке, пытаясь вытащить с самого дна пачку сигарет, гул все нарастал, приближался. Вероятно, кто-то из кремлевских чинов, закончив многотрудный рабочий день, торопится на дачу. На Калининском проспекте правительственные машины – не редкость.

Со стороны Арбатской площади показались два больших светящихся глаза. Огромный, темный, то ли джип, то ли микроавтобус со скоростью ракеты промчался по правому ряду мимо замершей на кромке тротуара женщины. Позади темного монстра неслись две милицейские машины с включенными разноцветными мигалками на крышах, оглашая, казалось замершие окрестности, утробным воем. Ничего себе ралли в центре Москвы! Совсем народ обезумел.

Внезапно Лена почувствовала, как что-то тяжелое сильно ударило по ноге чуть выше сапога. От неожиданности и резкой боли она шлепнулась на колени в мокрую холодную лужу, здорово подпортив купленные неделю назад дорогие джинсы. «Вот, дожила, – подумала про себя, – уже от громких звуков ноги подворачиваются». Вставая, Лена еще раз умудрилась споткнуться непонятно на чем. Что-то непонятное валялось прямо у нее под сапогами.

Наклонившись, она подняла плотный сверток величиной в два кирпича, завернутый в черный полиэтиленовый пакет и замотанный несколько раз скотчем. Интересно, что это еще за дрянь такая, и как она оказалась в луже посреди Калининского проспекта? И почему так болит нога? Лена закатала брючину и даже в тусклом свете от фонаря увидела багровый синяк, наливающийся чуть ниже колена. «Хорошо, что сейчас осень и с юбкой носят колготки, летом я бы с такой ногой на пляже показаться испугалась, – мелькнула мысль. – Наверное, этот сверток выбросили из той темной машины, и именно об него я ушиблась. Вот, не люди, а свиньи какие-то, урн и мусорных контейнеров им мало, так и на тот свет кого-нибудь отправить можно». Женщина стала оглядываться в поисках ближайшей урны, но этих примет цивилизованной жизни поблизости не наблюдалось. Теперь придется еще и этот увесистый мокрый пакет до какого-нибудь мусорного контейнера тащить, а то об него еще кто-нибудь споткнется, если здесь бросить. Что там хоть такое? На ощупь похоже на бумаги, небось, какие-нибудь старые документы выбросили. Посмотреть, что ли? Лена принялась вяло расковыривать плотный пакет. В дырке мелькнуло что-то розовое. Достав из кармана невесть как там завалявшуюся пилочку для ногтей, женщина сильнее рванула плотный пластик и в шоке замерла…