Сергей Фомичёв - Пророчество Предславы. Мещёрский цикл

– О! Чунба вернулся в монастырь Хуанцзюэ. Голода больше нет, – Чунай убрал улыбку и, перейдя на шепот, добавил. – Но мой родной земля поднял великий симута. Майтрейя сошёл с небес и Мин-ван явился в мир. Землекопы, латавший насыпь на Жёлтый Река, видел зинамение и поднялся. Мин-ван пиринёс жертву. Небо получил белый конь и Земля визял чёрный бык. Пиришёл час освобождения.

– Хм. Даже так? – известие для чародея оказалось неожиданным. – Полагаешь, что восстание может быть успешным?

– О! – Чунай закатил глаза. – Никто не может помешать Мин-ван. Ибо давно пиредсказано, когда в мир сойдёт Будда Майтрейя, мир переменится. Весь мой ситрана стал кирасный.

– От крови?

– Ха! И от кирови. Да. Но кирасный повязка на голову – это зинак великая симута. Зинак воинства сиветлого князя.

– Любопытно… – Сокол задумался.

– Но тивой хотел пиросить о другой, – купец хитро прищурился. – У Чунлю есть этот вещь.

Он принялся рыться в многочисленных корзинах и свёртках и, наконец, достал увесистый кожаный мешочек. Передавая его Соколу, Чунай очень серьёзно предостерёг.

– Тивой не должен давать этот вещь вода и огонь. Вода портить, огонь убивать.

– Да, я знаю, – ответил Сокол, передавая купцу несколько гривен почти такого же веса, как и полученный мешочек.

Они попрощались, и чародей отправился домой.

Поднимаясь наверх, Сокол наткнулся на Блукача. Тот увязался за молодой девушкой, что-то говоря ей на ухо.

Из всех обитателей Мещеры Блукач был, пожалуй, самым чудным человеком. Он всегда появлялся неожиданно и так же неожиданно пропадал. Его встречали на торгах, на сельских сходах, на дорогах и улицах. Его знали все, и в то же время никто не мог уверенно сказать, кто он такой, где живёт и откуда взялся в этих краях. Одни считали Блукача юродивым, другие – пророком. Он не голосил, не пускал слюни и не бился в припадках, говорил тихо и спокойно. Но вот понять, о чём идёт речь, получалось не всегда.

Увидев чародея, Блукач оставил девушку в покое и замер как вкопанный. Лицо его не выражало ни страха, ни радости, казалось, будто он пытается припомнить что-то очень важное. И видимо это ему удалось, потому что когда Сокол подошёл ближе, Блукач заговорил:

– Начало положено, чародей, начало положено. Ворон грядёт. Грядёт воинство мести. Вериги отброшены, печать сломлена. Узилище пусто, сторожа ждут возмездия в страхе. И не будет спасения многим. Изгнанница станет надеждой изгонителей. Начало положено, чародей…

«Много могло быть пользы от Блукача, кабы он выражался яснее», – подумал Сокол, шагая мимо. Но всё, что говорил прорицатель, он запомнил, слово в слово.

Дабы оставаться в ведении самых отдалённых событий, чародей, осевший в глухой Мещере, вёл обширную переписку с десятками самых разнообразных людей, с которыми довелось ему когда-либо повстречаться. Много странствуя в молодые годы, он завязал знакомства даже в таких странах, о которых на Руси не каждый и слышал, а если кто и говорил, то больше в тех рассказах содержалось небывальщины, нежели правды.

Письма, прежде чем попасть в Мещеру, проделывали долгий путь на купеческих кораблях или в торговых караванах, передавались через десятки рук, от знакомых к знакомым, и если судьба оказывалась к ним благосклонной, доходили наконец до Сокола. Не везде переписка с чародеем из далёкой лесной страны считалась в порядке вещей, в иных землях она могла стоить человеку свободы, а то и жизни. Поэтому Сокол ради безопасности использовал подставное имя. К подобному ухищрению прибегали и многие его знакомые.

В Мещёрске письма прибывали в дом Савелия-плотника, на имя его старшего сына Кириллки. Савелий забирал письма, объясняя, что сын его, дескать, находится теперь в отлучке. На самом же деле никакого Кириллки в природе не существовало, а единственный сын Савелия, Алёшка, проживал в Муроме.

Чародей посещал дом плотника раз в неделю, а то и чаще, если вдруг доводилось оказаться поблизости. Вот и теперь, возвращаясь с торга, он заглянул сюда в неурочный день. Не зря заглянул. Писем оказалось целых два, и прибыли они хоть и из разных концов света, с одним и тем же бременским гостем, что останавливался в Мещёрске днём раньше. Первое пришло от Ибн-Баттуты, второе от новгородского купца Ивана Демьянова. Сокол расплатился с Савелием за услугу, и, поблагодарив, отправился домой.

Вернувшись к себе, он, прежде всего, припрятал полученный от Чуная мешочек в укромное место, подальше от огня и сырости, а затем распечатал письма. В первом, Ибн-Баттута из Танжера, с которым Сокол странствовал когда-то по Индии, сообщал о подготовке нового своего путешествия, на этот раз вглубь Африки, в Тимбукту. Звал он с собой и мещёрского чародея, к которому испытывал дружеское расположение. Но, разобрав число, Сокол подумал, что поскольку письмо шло более года, то путешественника, вполне вероятно, давно уже съели в том Тимбукту.

Второе письмо оказалось хитрее. Даже если бы кому и пришло в голову полюбопытствовать, о чём переписывается мелкий новгородский купец с сыном мещёрского плотника, он всё одно ничего бы не понял. Послание было записано тайным письмом, понять которое из ныне живущих могли только два человека. За именем Ивана Демьянова скрывался никто иной, как новгородский архиепископ Василий Калика, давний друг Сокола. Они были друзьями настолько, насколько может быть крепкой дружба между священником и чародеем. И знакомство их продолжалось уже не первый десяток лет. Мало кто мог поверить в такое, и это только способствовало сохранению тайны.

Калика был человеком больших способностей и редкого по проницательности ума. Не напрасно многие посвященные люди считали его тайным правителем новгородских земель.

Он писал об извечных спорах с Москвой и о своём бывшем воспитаннике – Михаиле Микулинском. Большие надежды возлагал архиепископ на внука тверского великомученика. Он приготовил московским князьям сильного соперника, о чём не без гордости и сообщал другу-чародею. Больше ничего примечательного в письме не содержалось. В общем, старый священник вовсю занимался своим излюбленным делом, а именно плёл интриги.

Сокол убрал письма в ларец, а тот спрятал в тайник

Затем вытащил змеевик.

Сидя за столом, он задумчиво вертел его перед собой. От подарочка колдуна до сих пор исходила неведомая мощь, вернее – какое-то отражение той силы, что вошла в чародея и растворилась в нём. Сама по себе сила его не страшила. Смущала неизвестная её природа. Сокол не любил нерешённых загадок, от которых неизменно проистекали какие-нибудь неприятности, вроде неурожая или великих завоеваний. Но и проникнуть в тайну змеевика с наскока, ему не удалось.

– Полагаю, тебе тоже нечего сказать… – спросил чародей у пса, лежащего на своём привычном месте.