Сергей Усков - Искусство любви

Эта книга – не совсем обычна. Это и сказка, и быль, и вымысел, и реальность, и жизнь, и песня…

Автор книги – не профессиональный писатель, но силой любви ему удалось создать книгу интересную, яркую, поражающую читателя своей искренностью и силой духа.

Пожалуй, в кратком предуведомлении не стоит пересказывать содержание. Просто начните читать – и вы попадете в удивительный мир, который не захочет вас отпускать.

В далеком уже сейчас одна тысяча девятьсот восемьдесят… Впрочем, какая разница, когда началась эта удивительная «жизненная история, похожая на сказку»? Она могла случиться когда угодно и где угодно… А быть может, лучше мы назовем ее «сказочной историей с жизненным сюжетом»? Хотя это и не столь важно.

Гораздо важнее, что эта фантастическая, невероятная история продолжается до сих пор, и ее непредсказуемый сюжет движет вперед не фантазия автора, а живые судьбы конкретных людей, их чувства, желания, их любовь… Только Любовь порождает поступки, о которых будет рассказано в этой повести. Только Любовью можно оправдать удивительные намерения и чудесные действия, непредсказуемые желания и странные метаморфозы. Любовь делает нас старше, если мы молоды; и моложе – если мы стары.

Над Ней не властно время. Как не властно оно над настоящим искусством…

Многие города и поселки имеют душу.

Там, где на протяжении сотен лет жили и живут люди, обязательно остаются следы не только их материальной деятельности, но и мыслей, страданий, радостей… И из этого эфира впоследствии возникают элементы нового живого существа-поселения. Оно, как и люди, имеет свою душу. Людские мысли и чувства, прежде разъединенные, кристаллизуются в нечто особое, отдельное от личных существований, и обретают какое-либо внешнее проявление: будь то величественные памятники и храмы города или своеобразная панорама поселка…

Во вновь же отстроенном поселении такой души нет. Она появится много позже, как только наберется «строительный материал» из людских судеб, их жизней и смертей. И только тогда проявятся элементы этого нового живого существа, которое будет иметь душу…

Но мы не выбираем место рождения. Мы просто появляемся на свет там, где нам довелось появиться, и это место становится началом координат, точкой, от которой каждый из нас ведет свой личный отсчет.

Кармела родилась в мексиканском поселке Теокуилько, и ее вселенная началась именно там: оси абсцисс, ординат – всё сошлось в Теокуилько. И как знать, не влияет ли место рождения на жанр наших жизней? Не берусь судить, но так уж вышло, что Кармела родилась в стране телесериалов.

…Рыбацкий поселок раскинулся у самого залива, в точности повторяя изгиб береговой линии. Домишки с москитными сетками вместо стекол хаотично возникали из буйных зарослей то здесь то там, и с высоты казалось, что это и не дома вовсе, а детские кубики, рассыпанные в траве шаловливым мальчуганом…

А на земле… В каждом таком «кубике» бедная многодетная семья проживала свою жизнь. Довольно однообразную на протяжении уже доброй сотни лет, но зато такую простую, понятную и неспешную, в отличие от сумасшедшей, непредсказуемой и опасной жизни в современных городах…

Семейство Гальегос ничем не выделялось из общей массы жителей поселка ни в лучшую, ни в худшую сторону: глава семьи – Пако занимался ловлей креветок в мелководной лагуне, его жена Тересия вела хозяйство, а когда начинался сезон сбора бананов, на несколько месяцев уходила работать на плантацию.

А дети? Дети вели себя так, как и положено детям – я имею в виду близнецов Энрике и Эрнесто. Марта и Асусена были значительно взрослее и уже во всем старались походить на Кармелу – старшую дочь в семье Гальегос.

…Только мать с отцом и видели ее ребенком. Да и то пока не родились другие дети. С тех пор Кармела ощущала себя абсолютно взрослой.

Братья и сестры были ей скорее сыновьями и дочерьми, нежели братьями и сестрами. Когда мать уходила на плантацию, Кармела оставалась в доме за хозяйку. По утрам она «изобретала» завтрак практически из ничего и провожала старших в школу, а затем носила воду, стирала, шила и отчитывала младших за шалости. А вечером готовила на всё семейство бобы с острым перцем, пекла тортильяс [1] Tortilla (исп.) – большая тонкая лепешка из кукурузной муки. и чувствовала себя незаменимой помощницей…

Но в этом году мать вернулась с сезонной работы уже через два дня. Она рассказала, что банановые пальмы стоят голые, без листьев, а плоды высохли и сморщились от жгучего солнца. Управляющий объявил, что на работу никого не берет, поскольку урожая в этом году не будет: ветром на плантацию принесло болезнь под названием «сигатока». Все сезонники вернулись в свои поселки и обнаружили, что цены на бананы уже выросли в два с половиной раза. Казалось, повышение цен, как и «сигатока», разносится ветром.

…Тересия занялась детьми и хозяйством, а Кармела осталась не у дел – двух хозяек у одного очага не бывает.

Отцу же помощница требовалась лишь вечером на берегу, а не днем на воде…

Близнецы частенько крутились вокруг Кармелы, зная, что у нее всегда найдется что-нибудь вкусненькое для них. Так оно и было. Кармела не принимала участия в семейном ужине, а забирала свою порцию с собой «на танцы». В условном месте, на заднем дворе у сарая, она, прикусив губу, смотрела, как братишки жадно вгрызаются в такос [2] Tako (исп.) – сложенный пополам тортильяс со всевозможной начинкой, в том числе и из морепродуктов. , бурритос [3] Burrito (исп.) – пшеничная лепешка; разновидность такоса, отличающаяся от него большими размерами и разнообразием начинки. или энчиладос [4] Enchilado (исп.) – рулет из двух пластов теста с различной начинкой. – их растущие организмы требовали еды почти непрерывно. Впрочем, эта ее секретная операция не являлась тайной ни для кого. Кроме самой Кармелы.

Но так долго продолжаться не могло. Каждый съеденный ею кусок она, по ее мнению, отнимала у семьи – и ей была почти невыносима эта необходимость брать что-то для себя: брать , а не давать . О, как же стыдно быть лишним ртом! Могла б она не есть, так и не ела бы – жаль, что она не могла…

Впрочем, жаловаться на голод в семье Гальегос было не принято… Да и кому жаловаться? Тересия, вставая ни свет ни заря, чтобы накормить Пако и проводить его на утренний лов, сама поесть, случалось, не успевала; среди дневных забот было не до того, а вечером уже и не хотелось – все мысли были только об отдыхе. И она не жаловалась – просто она безмерно любила своего Пако и своих детей. Боль, голод, усталость и бессонница не вызывали в ее душе смятения и протеста – она не знала другой жизни.