Арьен Новак - Стать дельфином

К шестнадцати годам Майя догнала в росте свою мать Арман. И начала ее обгонять. Арман в свои сорок лет оставалась очень стройной и подтянутой женщиной. Ей было достаточно просто сохранять форму: весь ее образ жизни и умонастроение просто не позволяли ей набирать вес. Нет, конечно, случались отклонения – в основном, во время долгих новогодних каникул. Если Арман с дочерью не удавалось сбежать от зимы куда-нибудь на Бали или тихоокеанские острова, тогда Арман набирала полтора-два килограмма, что было для нее настоящей катастрофой. Констатировав столь неприятный факт легкого потолстения, Арман срочно садилась на кефирно-яблочную диету и ежедневно изнуряла себя и домашний тредмил быстрой ходьбой. С возрастом она отказалась от бега – спина стала плохо переносить любую тряску, – и стала активней плавать в бассейнах и открытых водах.

Поэтому, когда Арман с Майей вместе шли по улице, их зачастую принимали за сестер. Это щекотало самолюбие Арман, и внушало Майе гордость за мать.

Так они и жили вместе: полу-сестры, полу-подруги.

Вы знаете, что такое Школа Высшего Разума? Это совершенно особый феномен столь разнообразного духовного мира насквозь оциниченного Человечества. Своеобразное «Mea Culpa» Человека, на пике своего, казалось бы, абсолютного технологического превосходства над миром Природы вдруг осознавшего всю ничтожность своих «побед». Осознавшего и потрясенного содеянным, стремящегося теперь загладить и даже искупить свою вину перед братьями нашими меньшими и общим планетарным домом.

Так случилось, что в одно из жарких центральноазиатских лет маленькую Майю отправили в аул (история повторяется, скажете вы – и в чем-то окажетесь правы). Она и раньше выезжала в степь с родными, но почему-то только в то лето она вдруг по-настоящему прислушалась и узнала Степь. Когда машина вывезла ее с Аже и Ата из города, а из салона выветрился удушливо-горький запах городских выхлопов, в открытые окна внезапно мощным потоком влились степные ароматы. А когда они, наконец, доехали до аула и вышли из машины, Майю чуть не сбил с ног роскошный коктейль: ее ноздри принялись раздуваться, тщась вобрать в себя все мельчайшие оттенки того богатства, которое витало вокруг и наполняло не только легкие, но и каждую клеточку ее тела. «Ты прямо как жеребенок!», – воскликнула, счастливо смеясь, ее мать.

То лето осталось в памяти Майи особым периодом, когда она приобщилась к Степи и в калейдоскопе своих душевных порывов обрела нечто главное.

Как и ее мать когда-то, Майя просилась спать на улице под большим пологом, вскакивала рано утром, чтобы успеть посмотреть на процесс дойки коровы и насладиться привилегией первого глотка парного молока; с удивлением наблюдала как женщины по-старинке сбивали в огромных деревянных ступах сметану или кобылье молоко; перегнувшись через стенку гигантского «калебаса», пристально наблюдала за хлопьями жира, флотировавшими по поверхности волшебного напитка из лошадиного молока – кумыса; радостно помогала лепить курт из творога – на его готовых кусочках, предназначенных для последующей сушки под солнцем оставались следы Майиных пальчиков, и это приводило ее в полный восторг; затаив дыхание, наблюдала она за процессом вылупления утят из коричневатых яиц в дальнем темном углу сарая; торжественно и гордо от доверенной ответственности держала в руках клубок овечьей шерсти, из которого как по мановению волшебной палочки вытягивалась пушистая нить, которую проворно и быстро скручивали пальцы одной из многочисленных аульных родственниц…

Невозможно перечислить все, что в то лето заново открывала для себя Майя, начиная от тончайших оттенков аромата степных трав и цветов, самого невообразимого разнообразия ощущений от прикосновений к шерсти овцы или выпукло-упругой поверхности офритюренного горячего баурсака, до не охватываемой одним взглядом панорамы Ночного Неба, в котором мириады бриллиантовых брызг подмигивали, нависали над головой Майи, проносились в мгновение ока ярким росчерком над горизонтом, испуская невидимые взору волны, пробивавшиеся сквозь бездонность Космоса и достигавшие глаз и кожи Майи в считанные доли миллионов световых лет. Опрокинутая чаша Вселенной накрывала Майю и баюкала в своих объятиях. А утром девочка пробуждалась от первых криков петуха в сарае и громкого мычанья коров, жаждущих освободиться от своего молочного груза.

Особенно не задумываясь над тем, счастлива ли она в тот момент (детям вообще мало свойственно озадачивать себя такими вопросами, не правда ли?), Майя просто от всей души наслаждалась каждым мгновением этого удивительного времени. Но она с абсолютной точностью определила тот миг, в который ее постигло состояние Великого Счастья.

Это случилось в тот день, когда ее взяли на пастбище. Один из дальних родственников предложил ей посмотреть на лошадей – и конечно, Майя с радостью согласилась. Ей не часто приходилось видеть их в городе. Цирк она не любила никогда – все в нем казалось слишком неестественным. В детстве ее пугали маски клоунов, рыки львов и тигров, не желающих запрыгивать на тумбы. Ей казалось жалкой нелепостью ковыляние на задних лапах собачек и кошечек с бантами на голове или вокруг шеи. Но больше всего ей почему-то было очень жаль слонов – слишком гигантских для крошечной арены цирка, и лошадей, явно не вмещающих свой бег в убогом опилочном круге.

Поэтому в то лето предложение отправиться на джайляу было встречено Майей с неподдельным интересом и энтузиазмом.

Самым замечательным в этом коротком путешествии было то, что они с дядей должны были добраться до пастбища верхом на спокойном и покладистом жеребце.

Когда Майя подошла вплотную к Ормандо – так экзотически был назван местным романтиком этот черный жеребец – она поразилась его размерам. Макушка ее головы доставала лишь до середины его мощной шеи, и ей никак не удавалось погладить его переносицу, если тот поднимал голову. Майя растерянно и восхищенно оглядывала Ормандо, когда подошедший как раз вовремя дядя взял ее за руку и слегка отстранил от животного. «Ты помнишь, Мая́, – с ударением на последнем слоге произнес дядя, – нельзя подходить к лошадям сзади. Они нервничают и могут ударить копытом». После этого, он подхватил Майю сзади за подмышки, поднял ее сильным рывком и перекинул через необъятную спину Ормандо. Майя быстро вскарабкалась и устроилась поудобнее на длинном мягком седле – дядя специально для нее приладил дополнительную подкладку. Затем на Ормандо взгромоздился дядя, погладил жеребца по скуле, что-то прошептал тому в длинное чуткое ухо, склонившись на пару секунд, выпрямился в седле и, чуть пихнув пятками сапог бока жеребца, слегка тряхнул поводьями и выдохнул «А-чу!». Ормандо мотнул своей большой головой и медленно побрел в степь в одному ему и его хозяину ведомом направлении. Дядя не торопил своего коня. И жеребец, и его ноша тихо двигались в полуденной знойной Степи, наслаждаясь запахами и красками. Окружающий мир плыл в легком мареве и казался нереальным. Время от времени Ормандо останавливался, заинтересованный какой-то особо пахнущей травой. Часто это была степная полынь жусан или степной тимьян, ароматы которых кружили головы не только Ормандо, но и его пассажирам. Майя тихо переговаривалась с дядей, засыпая его походя кучей вопросов про Степь и ее таинственных существ, про Судьбу и про Бога. Ей было лишь двенадцать лет – самое время для философских разговоров.