Сергей Шикера - Выбор натуры. роман

Сараев отвлекся, засмотревшись на спустившуюся в подвал рыжую фигуристую девицу, которая из большой сумки, поставив ее на пол, стала выкладывать на прилавок перед хозяйкой Викой свой товар. Когда-то такую же кожаную коричневую юбку с медной широкой змейкой носила его жена. У девицы змейка была полураскрыта, и Сараев почти ощутил упругое, как мяч, бедро в ладони и зубчатый ход замка, отдающий зудом в пальцах.

– Ну что скажешь? – спросил Климов. – Ладно, думай пока…

Он прошел к стойке и, размахнувшись от плеча, хватанул за ягодицу наклонившуюся в этот момент коммивояжерку. Лягнув мимо цели, та резко выпрямилась и угрожающе выставила какой-то баллончик.

– Извините, обознался, – сказал Климов, смеясь, пятясь, вскидывая ладони.

– Климов, ты сейчас выйдешь отсюда! Совсем с ума сошел?! – крикнула Вика.

Девица отпустила обидчику долгий гневный взгляд, перешагнула через сумку и присела над ней с другой стороны.

Вот так просто. Учись, Сараев.

С полной стопкой, повеселевший, Климов вернулся за стол и вопросительно дернул головой. Сараев не знал что отвечать. Конец истории про влюбленного спасателя он прослушал. Выручил чирикнувший в кармане телефон. Звонил Вадим, который сказал, что помощник придет на час позже.

– Понял. Хорошо, – с показной серьезностью ответил Сараев и поднялся.

– Ну так что, сценарий покупаешь? – спросил Климов.

– Напиши – посмотрим.

Дома, ополоснув липкие от вина пальцы, Сараев сел рисовать. Постепенно и как-то само собой получалось что-то вроде раскадровки. Он и не подумал бы за нее браться, если б не принесенные со Староконного рынка цветные карандаши с кремлевской башней на коробке, которые он в тот же вечер с наслаждением заточил, и ради чего он их, собственно, и покупал.

Сегодня, вспоминая подготовку мальчика к рыбалке, он, как мог, изобразил кучу навоза, которую они с приятелем перекапывали в поисках червей. Подразумевался день, когда он случайно разрубил лопатой медведку. Медведок Сараев боялся. А ту, рассеченную пополам, истекающую белесой жидкостью, упрямо ползущую прочь, запомнил навсегда. Как и жгучую смесь страха, отвращения и жалости.

Скандал у Дерюгиных, соседей по этажу, вдруг стал громче, словно напряжение между участниками скакнуло сразу втрое, но пьяная Наташа по-прежнему перекрикивала всех, включая зашедшегося в плаче ребенка. С яростным упорством она повторяла теперь одну и ту же фразу: «Вы суки, блядь, потому что вы суки, блядь!», и, сбившись на нее, уже не могла произнести ничего другого. Далее обычно следовали, а, впрочем, вот уже и последовали: шум, грохот, звон чего-то разбитого вдребезги и отчаянный визг матери и старшей сестры вперемешку с криками мужа последней, маленького круглого то ли турка, то ли азербайджанца.

Существование этой семьи (да еще и такое) явилось в свое время для Сараева сюрпризом. До переезда он ни разу ни с кем из них не столкнулся, а сообщение о матери с двумя дочерями за соседней дверью пропустил мимо ушей. Да и чем бы оно могло насторожить? В том разбитом, истерзанном состоянии, в каком он тогда пребывал, чистая, светлая и тихая (!) квартирка с балконом, так похожим на его родной, ростовский, настолько пришлась ему по душе, что он не очень-то интересовался всем прочим. К тому же и Наташи здесь тогда не было, она вернулась из-под Одессы только в начале зимы.

Если не считать мизерных пенсий и пособий, жили Дерюгины продажей жареных семечек и контрабандных молдавских сигарет на ближайшей трамвайной остановке. А измождённая, большеглазая сестра Наташи, молодая мать, подрабатывала еще тем, что купленные на Староконном рынке охапки дешевых цветов раскладывала на букеты и, обернув фольгой и целлофаном, перевязав яркими лентами, предлагала их влюбленным парам в уличных кафе.

Когда, за несколько минут до назначенного времени, Сараев вышел на веранду, выбившаяся из сил Наташа, свесив голову на грудь и уронив ладонь в подол, крепко спала в ободранном кресле возле своей двери.

В переулке за этот час мало что изменилось. Стояла та же ленивая тишина середины дня и, несмотря на обилие вокруг осенних примет, время здесь, казалось, тянулось еще по-летнему. Разве что на фасадах, освещенных почти в упор невысоким солнцем, несколько сместились тени акаций.

Круглолицый, с красивыми каштановыми, расчесанными на прямой пробор волосами, да и в общем недурной собой молодой человек, которого Сараев видел второй раз в жизни, ждал его в «Виктории» за единственным свободным столом. Он выложил из папки бумаги и, деловито насупясь, принялся отчитываться за последние несколько дней. Сараев никогда не понимал смысла этих отчетов, тем более, что в первые же пять минут сознание его затуманивалось, и все фамилии, названия учреждений и цифры, которыми обычно сыпал Вадим, а вот сейчас его помощник, тотчас же и навсегда им забывались. В такие минуты Сараев часто думал о необозримых мусорных полигонах где-то на окраинах памяти, изо дня в день прирастающих горами ненужных сведений. Только одна фраза привлекла его внимание.

– Минуточку! А что это? – остановил он помощника Вадима.

– Что? – встревожено спросил тот.

– Вот это: «и был отлучен от кино на все последующие годы». И перед этим несколько фраз.

– Ваша биография. Что-то не так?

– Я понял. Но меня никто не отлучал. Я сам ушел. Перестал снимать. По своим причинам, личным.

– Да? Извините, я не в курсе. Это Вадим писал. Наверное, он решил, что так будет лучше. С точки зрения привлекательности. Ну, вы понимаете…

Тут к их столу подошли двое молодых людей, и один из них ударил помощника кулаком в лицо. Тот упал на пол, а когда попытался встать, второй парень его опять уложил и успел еще ударить ногой. Помощник вскочил и выбежал из подвала. Молодые люди бросились за ним. Всё произошло в секунды. Сараев только протянул руку, но сказать ничего не успел. Барменши Вики, наверняка бы поднявшей крик, за стойкой не оказалось, а из сидевших в подвале ни один не проронил ни слова, лишь из угла, за спиной Сараева, кто-то негромко пропел по нарастающей: «эй… эй, эй! эй!! эй!!!», но то было не негодование, а скорее невольно вырвавшееся и отчасти веселое удивление.

Сараев собрал в папку разбросанные на полу бумаги и вернулся домой.

До продюсера он, сколько не пытался, дозвониться не мог, и когда раздался стук в дверь, подскочил и бросился открывать, как будто боялся не донести те несколько крепких фраз, что жгли ему язык.

За порогом стояла невысокая худенькая девица в широких штанах и кофте. Она была в контражуре, и в первое мгновение Сараев принял ее за одного из рабочих снизу, несколько раз прибегавших с предупреждением о временном отключении газа или воды.