Array Коллектив авторов - Вальс в четыре руки (сборник)

Когда возникла необходимость в школьных учителях, новая власть объявила, что дипломы об окончании гимназий и женских институтов дают право работать педагогами. И они пошли и учили нас всему, что знали сами, но манерами и убеждениями так отличались от основной массы, что чувствовали неуверенность и неприкаянность, вызывая и во мне ощущение непонятной неловкости.

К концу 50-х годов потеплело, пролетарское презрение к «интеллигентам» постепенно преодолевалось, взгляды на вещи стали меняться. Родители вдруг вспомнили, что хорошо бы учить детей музыке и языкам, причем просто «для себя».

Мама уговорила отца, и настал день, когда мы отправились покупать инструмент. На Алайском базаре папа нанял «тащищек» в ватных полосатых халатах, и мы пошли по несуществующим теперь улицам. Пианино продавала старая дама, по-видимому, тоже из «бывших». Вид у него был весьма потрепанный, но хозяйка клялась, что инструмент мало игранный, звук замечательный, называется «WALDEMAR» и стоит недорого. Скромная зарплата инженера никогда не позволила бы моему отцу купить новое пианино «Октябрь», поэтому он решился. Носильщики сложили свои халаты и привязали их на спины. Одни, согнувшись, выстроились в ряд, другие водрузили на них тяжеленную ношу, и все побежали рысцой впереди нас, на ходу сменяя друг друга.

Носильщикам пришлось нелегко, но пианино было доставлено в сохранности и поставлено вдоль стены у окна. И вот тогда сомнение шевельнулось в душе моего родителя: хорош ли инструмент, стоило ли платить деньги и тащить его так далеко. Проверить было некому, в семье никто не играл. Но мама сказала: «Беги за бабушкой!»

Я хорошо помню, как она вошла в прохладу нашей глиняной кибитки, робко, чуть бочком подошла к пианино, присела на краешек стула, осторожно подняла крышку и со страхом посмотрела на свои застуженные в нетопленых квартирах пальцы. С тех пор как бабушкин любимый «Беккер» остался в самаркандском доме, прошло сорок лет. В эти кошмарные годы лишений и катастроф, расстрелов близких, ужаса перед лагерями и войной ничто не располагало к игре на фортепиано.

Выпрямив спину, бабушка подняла руки над клавишами и словно оцепенела на минуту, а потом домик наполнился дивными звуками живой музыки. Полонезы, вальсы, романсы и что-то еще, совсем незнакомое. Иногда бабушка сбивалась, но играла с таким упоением, что мы были околдованы. Конечно, я и раньше слышала классическую музыку, причем в профессиональном исполнении. Телевизоры в наших домах еще не появились, но радиоприемники и патефоны были. Но тут музыка рождалась в нашей убогой комнате, лилась из-под пальцев моей бабушки Оши, и неловкость, слегка примешивавшаяся к моей любви, вытеснялась гордостью за нее. А у отца улетучились все сомнения относительно пригодности инструмента.

Бабушка жила рядом и после смерти деда каждый день приходила к нам на обед. Отобедав, она устраивала настоящие концерты, вспоминая всё новые вещи. Бывало, что музыка привлекала соседей, приходили мои махаллинские подружки, и число слушателей увеличивалось.

Учительницу музыки тоже рекомендовала бабушка, поискав среди бывших оренбургских институток. Со мной стала заниматься Ольга Николаевна Малиновская, сохранившая огромный черный рояль и пособия для игры на фортепиано. После урока она не могла удержаться от воспоминаний и часто вздыхала, каким красивым был мой дед, Шура Шутихин, в кадетские годы и как прекрасно танцевал с бабушкой мазурку на рождественском балу.

Ольга Николаевна ввела в наш дом удивительного человека, оставившего о себе добрую память, – чешского музыканта Бронислава Когоушека. Как судьба занесла его в Ташкент, я так и не узнала. Говорили, что Бронислав Когоушек раньше жил в Чехословакии, работал в симфоническом оркестре. Он тосковал по своим друзьям, по оркестру, страстно желал вернуться на родину, но по каким-то причинам ему не удавалось оформить документы на выезд. Когда мы познакомились, Когоушек был очень стар и его единственной отрадой оставалось сочинение музыки, но инструмента у него не было. Жил он с семьей внучки, журналистки, в тесной квартире. Шум и суета мешали писать музыку, а маленькая правнучка, только начинавшая передвигаться самостоятельно, находила ноты с сочинениями и с удовольствием рвала их. Поэтому Когоушек любил ходить в гости к людям, имеющим инструмент, и все свои ноты брал с собой.

Что за колоритная личность был музыкант Бронислав Когоушек! Высокий, грузный, с голубыми глазами и седыми волосами до плеч, в свободной блузе-толстовке, он говорил с заметным акцентом, медленно подбирая русские слова. После яркого солнечного света Когоушек плохо ориентировался в нашей темной квартире. Между передней и комнатой был высокий порог, и мы с мамой старались вовремя поймать гостя, если он забывал об этом. Усаживались пить чай с вареньем и ждали бабушку.

Когда Когоушек пришел впервые и встретил у нас бабушку, выяснилось, что она в юности занималась музыкой и даже готовилась к поступлению в консерваторию, но обстоятельства помешали этому. Бронислав Когоушек попросил что-нибудь исполнить. После долгих уговоров бабушка согласилась, а потом сел за пианино и он сам, и они стали играть в четыре руки. С тех пор Когоушек приходил чаще, чтобы играть вместе с бабушкой. Весной, когда зацветали сирень, ирисы и бульденежи, Когоушек предварительно заходил к Ольге Николаевне Малиновской и появлялся с огромным благоухающим букетом. Моя учительница музыки разводила цветы и раздавала букеты всем желающим.

Если бабушка встречала у нас Когоушека, обед откладывался, они с нетерпением усаживались за инструмент – то вместе, то по очереди. Музыкант приносил ноты, и бабушка играла с листа, почти не репетируя. Какие чудесные были дни! Звучала музыка Шопена, Огинского, Штрауса, Чайковского, Рахманинова. Стариков, доживающих свой полный трагическими событиями век, музыка уносила от всех бед и несчастий в прекрасный мир несбывшихся надежд. Их настроение передавалось нам с мамой. Это все навсегда запомнилось, как самое удивительное время в жизни. Я перестала мечтать о ратных подвигах, и уже не подпольщицы и партизанки служили мне примером: я хотела играть, как бабушка, и очень гордилась ею. Но на мне природа решила передохнуть. Напрасно я подолгу просиживала над гаммами и сольфеджио и даже разучила романс Полины из «Пиковой дамы». Мои пальцы не могли извлечь из пианино тех волшебных звуков, которые я слышала, когда играли бабушка и Бронислав Когоушек.

Так продолжалось года два-три, пока не наступило 14 февраля 1958 года. В этот день бабушки не стало. Бронислав Когоушек не приходил некоторое время, а мы не знали его адреса и не могли сообщить дату похорон. Оказалось, он заболел. Когда он появился и узнал, очень горевал, долго играя печальные мелодии.