Валерий Протасов - Река времени. Дневники и записные книжки

Среди людей даже кошки нервнобольные. Пройдёт мимо корова, кошка не поведёт глазом. Пройдёт человек, она припадает к земле.

«Это не свобода, а воля, девятый век, степь», ― говорит Фёдор Протасов в «Живом трупе». Помню, как меня поразила тогда эта мысль. Свобода, конечно, это выбор, отказ от своеволия, от своей воли. В чём же тогда свобода? В служении большой идее?

– А что бы ты предпочёл? – спрашиваю я себя. ― Свободу какой-нибудь большой идеи или просто свободу в её обычном понимании?

И отвечаю:

– Свободу жизни. Идея, конечно, великая сила, но жизнь ещё более велика. И даже неволя бывает нам чем-нибудь дорога. Свободны ли мы в любви? Отнюдь, нет. В страдании ― тоже. А бывает так, что страдания дороже радости. Так что, свобода – хорошо, а счастье – лучше.

Но и счастье без свободы надоедает. Некоторые приносят в жертву свободе сытость, домашний уют, положение в обществе.

Свобода бывает разная. Когда человека лишают физической свободы, он это сразу чувствует. И нет наказания более тяжкого, кажется ему. Но отсутствие свободы внутренней замечается не так остро, многими не осознаётся вовсе, иными же ― лишь со смутным внутренним неудовольствием.

Жить можно как угодно, если необходимость совмещается в нас с личным движением. Вот почему художники так болезненно отвечают на все попытки отнять у них независимость.

Если нет права быть самим собой, то теряет смысл и сама жизнь, и внешняя свобода.

Жизнь человека, как дождевая капля на стекле, катится и катится вниз, сливаясь с другими каплями и расходясь. Где в ней свобода, где случайность?

Много читаю. Увлечён литературой Германии. «Тонио Крегер» Томаса Манна для меня откровение.

Покорён магией стихов А. Блока. Сильный талант. Но много эстетизма.

«Капля росы» Вл. Солоухина. Как свежий ветер простоты и естественности.

«Золотая роза» К. Паустовского. Праздник красоты.

Читаю и пью «Тихий Дон» каждый вечер с любой страницы. Многие знаю наизусть. Вот как надо писать, мощно и просто, а красота проступит сама.

Но ничто не исцеляет душу так, как чтение дневников М. Пришвина. Настоящее волшебство слова. Кажется, уходишь всё дальше и дальше, всё глубже и глубже в какую-то неведомую даль, где всё дружественно и мудро. Настоящее царство всесильной мудрости, которой всё подвластно и где ты свободен.

Стихи, как фейерверк искрящихся драгоценных брызг хмельного окровавленного вина. Бог знает, из чего они! Из жёсткого ли ритма горькой печали, страданий, мистического ли настроения, из какой-то подводной мелодии? Всё это вместе.

Образ и ритм в поэзии как единство и последовательность. Один вытекает из другого. Ритмическая интонация живет предчувствием образа в своем звуковом импульсивном колебании. Ритмическое волнение – первокорень мелодии, образа, их предтеча. Музыкальный образ без ритма, без мелодии не существует. Он больше зависит от ритма, от звука, чем звук от смысла.

Беглая подача настроения передаёт первоначальную энергию творчества. Музыкальное и живописное обыгрывание тёмного потока подсознания. Эта тайна воспринимается как красота.

«Тихий Дон» – это трагическая история о том, как зло разрушает красоту и равновесие жизни, растёт, как снежный ком, и приводит человека к гибели.

Под влиянием шолоховского романа сложился сюжет. Крестьянин стрелецкой слободы у самых истоков Дона, не казачьего, не области войска Донского, но есть что-то лихое. «Нижний чин» на германской. Рослый, сильный. Попадает под мобилизацию во время мамонтовского прорыва. И что из этого вышло. Разбиты, бегут – и он погибает у стен монастыря.

Язык, как и человек, мучается оттого, что ему не дают быть самим собой. Предписания и правила, как сети, опутывают его со всех сторон и не дают свободы движений.

Хороший писатель тем и отличается от посредственного, что освобождает слово от цепей, возвращая ему свободу.

Всё доступное человеку богатство понятий закреплено в языке. Он содержит в себе духовную жизнь народа, то, что называют коллективной душой. Это общее достояние, как вода из колодца, которую можно употребить на разные цели. Только поток одухотворенных чувств, пропущенный сквозь эту воду, делает её живой. Язык в творчестве настолько выразителен, музыкален и красив, насколько это заложено в существе того потока, который проносится сквозь облако импульсов, звуков и слов.

Строгий немец-гувернёр стоит над русским языком и не даёт ему забыться до его варварского своеобразия. Начните объясняться по-русски, «на авось» и почувствуете, что этот язык по сути своей совсем не то, что сделали из него припудренные грамматики и режущие удила академических словарей.

Спорят о словах, желая спорить о сущности. Смешивают понятия и лексические значения. Стерн называл эти битвы из-за слов логомахиями.

Способность слова к многозначности даёт экономию языковых средств и расширяет границы понятий.

Необычные речения и всякие исторические примечательности. Одно из таких речений, церковная укоризна: «Дубина еси, протяженно сложенная». Говоря просто: «большой, а дурак».

А вот из исторических анекдотов. Из «Путешествия» Пифагора: «Елена Прекрасная стоила жизни 1 562 000 человек, по исчислению Дареса Фригийского».

«Простой народ любит картины: никакое чувство столько его не обманывает, сколько зрение». Фересид.

Пифагор о памятниках зодчества: «Сии гордые памятники… не делают народ ни счастливее, ни лучше; но они вселяют национальную гордость, которая всегда имеет свою цену».

Из Ларошфуко. «Необходимость отблагодарить за добро и отомстить за зло кажется им (людям) рабством, которому они не желают покоряться».

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией».

В духе античных мудрецов думаю об армии, о войне. Идти на войну без достаточных на то оснований, в поисках острых ощущений или денег, есть непростительная гибель души.

Религия – это величайшая попытка силой духа перевоплотиться в человека счастливого, вернуться в райский сад, которого никогда не было.

Он играл в обаятельно-невинную скромность, шаловливую искру зажигая в глазах. (Случайная игра слов, от которой трудно отказаться).

Этот «неправильный» народный, даже уличный, язык, которым редакторы запрещают писать современному советскому писателю, удивительно искренен, глубок, выразителен и даже бывает красив. Звуковые корни, импульсы и ритмика ― главное в каждом языке.