Амаяк Тер-Абрамянц - Рассеянный склероз, или Серебряный шар будущего. Рассказы

Трибуц отнюдь не был человеком жестоким, скорее наоборот, но жалость свою он научился скрывать и подавлять, иначе в данных обстоятельствах она бы могла помешать действовать. А сейчас надо было превратиться в машину! Кроме того жалость это чувство к индивидуальному – человеку, животному, а душа человеческая не в силах вместить сочувствия к слишком большим числам. Но он вовсе не смотрел равнодушно на появляющиеся и исчезающие в волнах черные точки, имя этому чувству было другое – досадливая горечь.

Но инцидент с Клятовым не выходил из головы.

Дон Кихот! Легко ему рассуждать. Да что он вообще понимает и знает? Знает ли он, что ему, Трибуцу не раз намекали сверху, чтобы вообще оставить весь гарнизон, беженцев, а уводить только военный флот?! И вот за это, за то, что он взял, сколько мог, солдат и беженцев, что он считает, может быть, своей главной заслугой, его никто не похвалит – ни командование, ни люди, перенесшие ужасы перехода…

И за спешку с эвакуацией будут ругать, что оставил на пристани 5 тысяч солдат на милость немцев. А что он мог сделать? Если по разумному, эвакуацию можно было бы постепенно начинать, за две недели и забрать все до последнего гвоздя, но попробовал бы он сам только пикнуть об отходе из Таллина, его бы сразу расстреляли, обвинив в трусости и паникерстве – такбыло уже с несколькими генералами. Вот и пришлось ждать, пока не пришел приказ сверху от Ворошилова, когда уже и этой деревянной башке стало очевидно, что Таллин не удержать, вот и пришлось то, что можно было сделать основательно за две недели сделать всего лишь за два дня!

Но дальше всего он отгонял от себя мысль самую вредную и каверзную. О том, что «Киров» он так бережет, избегая всяких мнимых и действительных опасностей не столько ради заботы о флоте, но из страха за себя – ведь это любимое детище вождя, за которое он отвечает головой.

Перед тем как уйти в кубрик, Клятов оглянулся: тут и там над морем и из-за горизонта косо вытягивались дымы горящих судов. Сплюнув, он затопал тяжелыми флотскими ботинками по узкому трапу вниз.

В кубрике, несмотря на свет иллюминаторов, было сумрачно. Поодаль, прямо на шинели полулежал матрос в тельняшке с перебинтованными глазами и поминутно повторял: «Доктор, доктор, я видеть буду?». «Буде, буде», – успокаивал его сидящий рядом другой матрос с перевязанной рукой. Тут находился и Дубровский, корреспондент флотской газеты, воспевающей подвиги краснофлтцев. Вид у него был совсем не героический: рыжие волосы растрепались оттого, что он часто нервно чесал голову. Перед ним на столе лежала записная книжка, в которую он с начала перехода еще не внес ни строки и авторучка с золотым пером – подарок жены в день свадьбы.

– Как там? – с надеждой спросил он, завидев Клятова.

– Можете записать: потопили 10 немецких подлодок, – усмехнулся Клятов. – Вы бы сами вышли, глянули.

– Не могу, – обхватил голову Дубровский, – вы не думайте, я не из страха, вернее я боюсь, но не оттого… – принялся он торопливо объяснять. – Там мои, понимаете, мои на «Виронии», жена с сыном… – он громко сглотнул. – Верите ли, мне кажется, что я чем-то притягиваю на них мины и бомбы, моя тревога притягивает. Вы верите в приметы?

– Нет.

– Я тоже не верил…

Клятов вытащил армейскую флягу, сходил за стаканами, поставил перед собой и Дубровским и плеснул в каждый.

– Я не пью, – запротестовал Дубровский.

– Ну, так и не пейте, – равнодушно молвил Клятов, взяв граненый стакан. – Только что на моих глазах «Эдда» затонула, там друг мой, старопомом, Сашка Гордеев, мы с ним три дня назад в «Золотом льве» сидели, в Таллине…

Он выпил спирт и занюхал суконным рукавом бушлата. – а сколько там было гражданских, женщин, детей, я видел, как они с пристани по трапу поднимались, с чемоданами, игрушками – куклами, лошадками всякими…

– Все? – ахнул Дубровский.

– Может и не все, может Сашка продержится и катер подберет…

Дубровский внезапно схватил стоящий перед ним стакан и одним махом выпил и задохнулся: покраснел, вытаращил светлые глаза, шумно продышался.

Клятов молча смотрел в иллюминатор, за которым плескалась мелкая чугунная волна, и по потолку кубрика шли и исчезали ячеистые блики, раненный затих и ему вдруг показалось, что все они в кубрике утопленники, которым уже все равно ничем не поможешь.

– Еще неделю назад мы с женой и сыном гуляли у «Русалки» и казалось все так надежно, немцы не прорвутся, ведь никто не говорил об эвакуации!

– Слухи были! – поднял палец Клятов.

– Слухи да, но я же сознательный советский человек, я не должен им верить!

– Однако, оказалось правда, – усмехнулся капитан. – Или вы только правду пишете в своей газете?

– Оказалось – правда, – поник Дубровский, быстро и опасливо и как бы оценивающе взглянув на собеседника.

– Послушайте, вы же военный человек, – снова встрепенулся он, – вы же можете объяснить… Ну, понятно почему мы северным фарватером не пошли – там финский берег, подлодки, торпедные катера, «Тирпиц» может объявиться, но почему мы не пошли южным, протраленным фарватером, а поперли по центральному, прямо на минные поля Юминды! – он в отчаяньи ударил ребром ладони по столу.

– Говорят, береговая артиллерия у немцев… хотя какая сухопутная артиллерия сравнится с нашей флотской крупнокалиберной с крейсеров да эсминцев, да мы бы их в два счета подавили, держали же Таллин только на заградительном огне артиллерии целых три дня!

– Что же мне писать?

– А вы ничего и не пишите…

– Хорошо, можно не писать, но жертвы, жертвы!.. Знаете, мне иногда кажется – тут крупной диверсией пахнет…

Клятов расстегнул бушлат и откинулся на спинку стула.

– Врагов много, – устало произнес он. – Внутренних, – зевнул. – Они все путают… А ОН не может же быть всегда и везде… Враги, враги, куда ни кинь – враги, выходит мало их раскрывали…

– Да, наверное, вы правы, – но есть же конкретные люди или конкретная личность, наконец, которая в ответе за то, что здесь творится?

– Может и так…

– Трибуц!!! – выдохнул, глядя ему прямо в глаза Дубровский.

– Нет, я сам присутствовал на вчерашнем совещании, где обсуждался южный фарватер и адмирал Ралль на нем настаивал, а Трибуц сказал, что все уже решено выше и видно, что он просто исполняет чей-то приказ, хотя ему это и не нравится. Надо, думаю, брать выше…

– Господи, сколько ни боремся с этими внутренними врагами, а их все не меньше и при такой мощной службе безопасности, почему?… или… – глаза Дубровского внезапно расширились от ужаса – или вы хотите сказать…

– Что я хочу сказать?

– БЕРИЯ?.. – тихо выдохнул Дубровский.

…

– Доктор, я видеть буду? – снова застонал раненный в углу, мотнув перевязанной головой.