Геннадий Литвинцев - Проза. Новые образцы. Новые образцы

А мне не дают видеться с Анечкой! Сердце горело, ум пылал. Взявшись за перо, я без лишнего политеса назвал установленные Полковником порядки тюремными, самого его самодуром и тираном, кажется, даже сравнил ПТУ с фашистским концлагерем. Закончил же фельетон железным выводом: муштрой и грубостью, мол, нельзя заменить сложную и многогранную воспитательную работу с молодежью, к какой призывает нас партия и комсомол. И заголовок дал беспощадный – «За колючей проволокой».

Конечно, «концлагерь, самодурство и тиранию» редакция вырезала, но всё остальное оставила. Главное – заголовок. Материал получился громовой! О нем говорили в школе. Я ходил по поселку героем. И на другой вечер, конечно же, отправился к воротам училища. Меня окружили друзья. Дежурные с интересом посмотрели в мою сторону и тут же стали накручивать телефон. Спустя минуту на КПП показался Полковник. Дружки быстро ретировались, а я остался стоять. Во мне появилось самоуважение. Полковник подошел и неожиданно протянул руку:

– Надо поговорить.

– Давайте.

– Не на улице.

Я пошёл за Полковником на территорию. Не станет же он меня теперь бить! Зашли в его кабинет, Полковник предложил папиросы. Закурили.

– Что ты выступаешь? – непривычно тихо спросил Полковник. – Кому это нужно?

– А что – неправда?

– Да не в том дело! Не мог придти, сказать по-человечески? Да знаю я, к которой ты ходишь. Ну и ходи, ты ж парень нормальный, не хулиганишь. А подлянку устроил. Из райкома звонили. На хрена мне такая летка-енька?

Я покуривал и молчал.

– Колючку я, конечно, сниму. А за девчат кто будет отвечать? Вы с Бокеевым? Перепортят всех, – озабоченно проговорил Полковник.

– А что – жалко?

Он хмуро посмотрел на меня.

– Мне что, этому добру все равно пропадать. Но порядок-то должен быть…

Молча докурили.

– Вот что, – подвёл черту Полковник. – Я как-нибудь отбрешусь, но и ты больше не дуди. С Анькой гуляйте.

Так ощутил я силу печатного слова.

Через месяц, в июне, Аня закончила ПТУ, послали ее работать в отдаленный совхоз. Уехала, почему-то не попрощавшись. Полковник дал мне ее адрес. Я послал письмо со стихами. Она ответила спустя месяц парой фраз: «Извини, но все-таки ты ещё салага. А мне жизнь устраивать надо. Выхожу замуж. Не горюй, учись хорошо, слушайся тетю. У тебя все еще впереди…»

Вот и верь после этого, что женщины падки на известность и славу!

Вечером позвонили, и кто-то малознакомый – Вадим Сергеевич так и не опознал его по голосу – сказал, что умер Анисимов.

– Прощание завтра в двенадцать. Адрес знаете?

– Не забыл, – ответил Вадим Сергеевич.

– Приходите.

Наутро он с подсказкой жены печально оделся, купил на остановке три блеклые хризантемы и отправился автобусом в нужную сторону.

«Ну, видно же, видно, что не на свидание еду», – досадливо думал, замечая женские поглядывания в свою сторону. Чего уж, в образе любовника с цветами он, седоватый, с широкой лысиной, смотрится теперь действительно уныло. Да если б в самом деле довелось ехать к женщине, то, конечно же, Вадим Сергеевич обошелся бы без этих смешных атрибутов, или, в крайнем случае, доставил букет в бауле. Впрочем, кто его знает, любовь проделывает порой с людьми забавные штуки, хотя бы и в его возрасте.

М-да, вот и Анисимов отдал концы. И ведь не первый уже из их смены, далеко не первый. Или пора им настала? Случайно умер или по болезни? Давненько о нем ничего не слышал.

Павел Анисимов, Павлик, был когда-то Вадиму Сергеевичу близким человеком, очень близким. С одного года, вместе учились, хорошо понимали друг друга. Пробовали дружить семьями, но жены не поддержали компании, не склеилось. Между собой же они ладили, продолжали встречаться. Даже в отпуск как-то вдвоём ездили, по-холостяцки, сплавлялись озерами. Но потом разошлись. Да нет, что хитрить, расплевались – в те годы, когда рушились отношения, мельчала любовь, предавали товарищи, часто по пустякам, из-за каких-нибудь слов. Вадим-то Сергеевич со своей склонностью заминать ссоры, сглаживать углы, еще тянулся по привычке к старому другу, но тот не отвечал взаимностью, а после одного громкого разговора отвернулся и вовсе. О чем был тот разговор, сейчас и не вспомнишь. Тогда много чего говорили. Но стоило ли придавать значение, потом не по-мужски трубку бросать?

Павлик, Павлик! Вот едет Вадим Сергеевич к нему на последнее свидание, и все-то с такой ясностью вспоминается, то даже вспоминается, что, казалось бы, совсем позабыто. А всплывает. Как-то позвонил Вадим Сергеевич домой одному товарищу, по делу, а там вдруг оказался Анисимов. Крепко навеселе. И вырвал Павлик трубку у хозяина, зачастил проникновенным таким голосом: «Это ты, Сергеич? Слушай, ну что нам делить, из-за чего дуться друг на друга?». Пьяный, слезливый такой говорок.

А Вадим Сергеевич и вправду растрогался. «Да нечего, отвечает, делить, кроме, конечно, добрых воспоминаний». «Нет, нет, у нас с тобой тогда принципиальный спор вышел, это надо признать, конфликт взглядов, – продолжал Анисимов. – Не с бухты-барахты. Но, я думаю, мы просто не поняли друг друга. Всего-то. Нам бы объясниться – и всё наладится». «Так в чём же дело? – отвечал Вадим Сергеевич. – Давай встретимся». «Нет, так-то у нас все обычной пьянкой кончится. А давай лучше напишем друг другу по письму, враз, завтра же, и в письме каждый изложит, что и почему. А потом при встрече обсудим. Я теперь так привык работать, системно. И увидишь, что наши разногласия ничего не стоят. Мы же с тобой одной пробы. Нет, лучше, одной группы крови».

Смешным показалось Вадиму Сергеевичу предложение начинать переписку, но перечить не стал, согласился: «Можно и так, я напишу, но и ты без шуток».

Условились под честное слово. Вспомнил Вадим Сергеевич, с каким старанием сочинял это письмо, сколько мыслей и души в него внес. Страниц пятнадцать извел. Жаль, черновика не оставил, то-то был бы документ времени, хоть в журнал. Отправил и стал ждать обещанного встречного письма. А его все не было. Прошли все сроки. И позвонил Вадим Сергеевич знакомому, у которого гостил тогда пьяненький Анисимов: «При тебе договаривались мы с Павлом обменяться письмами. В курсе? Так вот, не знаешь, получил ли он мое письмо? От него что-то никак до меня не дойдет». Товарищ кисло так отвечает: «Не сердись, Вадим, мое дело сторона, но письма, видно, не будет. Видел я на днях Павлика, ну и поинтересовался, помня о вашем уговоре. А он говорит мне: «Письмо получил, толстый такой конверт, но читать не стал, бросил. Знаю наперед, что Вадим напишет. И мне писать ему незачем. Пусть каждый останется при своем мнении». «Так и сказал?» «Точно так, не вижу смысла скрывать». «Ну и кто же он после этого, Павлик наш?». «Не знаю, не знаю…»