Александр Рогинский - Теннис

Началась болезнь с того, что у Пинского умер близкий друг. Умер от рака легких, хотя сам был онкологом.

Спустя несколько недель, в отпуске, лежа рядом с Косточкой (так он называл свою подругу Алку Брюдову за костлявость), Пинский почувствовал, что сейчас с ним что-то жуткое произойдет.

Он вскочил с постели и, едва натянув спортивные брюки, бросился на улицу.

Они отдыхали по курсовке, жили на частной квартире. В дом отдыха, который находился в лесу, на берегу Тетерева – темной речки с обрывистыми скалами – ходили только питаться и на всякие увеселительные мероприятия.

Пинский бросился в лес.

Он мчался так, словно за ним гналась стая голодных волков. Голова не то что горела – разрывалась, сердце колотилось так, что, казалось, лес гудел его ритмом.

Пинский думал: это смерть.

Ему показалось, что у него рак мозга – именно с мозгом что-то происходило. Ужасная сосредоточенность на себе и безысходность.

Он мчался по ночному лесу, налетая на кустарники, но ловко, словно его вел кто-то, обегая деревья; он исцарапал себе лицо, но бежал все быстрее, пока не задохнулся. Сердце стучало железнодорожными колесами у самого носа.

Никак не мог отдышаться. Хотел умереть, но так, чтобы это было безболезненно.

Как этот кошмар закончился, не помнил. Очнулся от холода.

Оказалось, он сидит на пне над обрывом, а внизу, в провале, слышится движение воды.

Рассветало. Туман, как из парной, вылезал из леса, обваливался вниз к реке.

Сосны роняли тяжелые капли чистой влаги. Пинский был мокрый и холодный.

– Что это было? – спросил себя. – Болезнь, – ответил. – Тебе надо лечиться.

Тяжело встал; едва не вывихнул ногу, оступившись в нору крота. Вышел на поляну и чуть не столкнулся с бегущим человеком.

Бегун был в куртке с капюшоном и в трусах. Ноги утреннего спортсмена исцарапаны; Пинский успел только увидеть сосредоточенный пустой взгляд, скользнувший лезвием бритвы.

Когда Пинский вернулся, Косточка еще спала. От нее исходил теплый молочный запах – запах нагретого в любви женского тела.

Пинский быстро разделся, юркнул в теплое гнездышко. Косточка вскочила как угорелая. Но тут же обмякла, сонливость победила.

– Какой ты ледяной, – сказала, сладко засыпая.

А он прижался к ней, отбирая женское тепло. Ему захотелось повторить ночную бурю, но остановился, а вдруг снова начнется?

Как только начал засыпать, все повторилось: выталкивало из комнаты, из замкнутого пространства. Его обуял ужас.

Что же это такое, что же это такое, бормотал Пинский, натаскивая на себя брюки и свитер. Немедленно к врачу.

– Эй, – ткнул он в бок Косточку. – Поднимайся.

– Что такое? – испуганно спросила Алла, опираясь на локти.

– Что-то непонятное, надо бежать к врачу, а не то сойду с ума.

– Ты перебрал вчера, милок, – улеглась в свое теплое гнездышко Косточка.

– А ну вставай! – заорал Пинский.

– Валера, да что такое? – по-настоящему испугалась Алла.

Она вскочила, быстро натянула на себя юбку, если то, что было на ней, можно было так назвать, пошла мыться.

– Да потом будешь марафет наводить, побежали.

Пинский потащил ее на улицу. Она на ходу причесывалась, все-таки умудрилась зачерпнуть из стакана горсть воды сполоснуть лицо.

– Ты сумасшедший, – нервно говорила, едва поспевая за ним.

– Вот и я так думаю, быстрей.

Было очень рано, в городской поликлинике в вестибюле пожилая женщина в халате и шапке-ушанке терла пол мокрой тряпкой.

– Вам куда? – зыркнула из-под руки. – А ну назад, рабочий день еще не начался.

– А дежурный врач есть?

– Это вам не больница.

Пришлось два часа сидеть в ожидании начала работы поликлиники, потом еще долго объяснять причину появления; ни карточки, ни записи у Пинского не было.

Наконец, толстая добродушная врачиха, которая, видно, очень торопилась на работу и надела разные чулки, приказала Пинскому раздеться. Прослушала сердце, посмотрела пристально в глаза.

– Боткиным болели?

– Не болел.

– Да, – сказала с сожалением. – Дело ясное. Пьете много?

– Как все.

– Значит, много. Наркотики?

– Близко в рот не беру.

– Их редко в рот берут. Придется обратиться к психиатру, мотор у вас дай Бог.

– А голова?

– А что голова?

– Я же вам рассказывал.

– Выпейте что-нибудь от головной боли.

И избавьте меня от нее же, договорил Пинский за врачиху.

Никто ему здесь не поможет; такая тоска вдруг накатила, все стало противно, а о конуре, которая именовалась их комнатой, и подумать не мог. Она представлялась сейчас душегубкой.

Состояние было просто страшным; «обратитесь к психиатру». В этой поликлинике психиатр принимал по четвергам, а сейчас был только вторник.

Внутри бушевала паника. Алла смотрела на него испуганно, она еще никогда не видела Пинского таким.

– Слушай, – сказала ему, когда вышли на улицу. – А что, если выпить хорошо?

Действительно, чего он мучается? Не зря говорят, водка универсальное лекарство.

Зашли в гастроном, он купил бутылку водки, у всех на виду выдул сразу половину. Крякнул, посмотрел по сторонам.

Посетители с интересом наблюдали. Это в восемь утра, алкаш какой, а внешне на интеллигента тянет!

Стало хорошо. И от поступка, и от тепла, волнами разливающегося по телу. Через несколько минут страх исчез, будто и не было.

– Умничка, Косточка, – сжал руку подруги. – Лучшего лекарства не найдешь.

И тут подумал: если этим лечиться – спиться недолго, да и дороговатые лекарства получаются, а как работать?

Решили так: чтобы не портить отпуск, отдыхать с водкой, если прихватывать будет, а дома начать лечиться по-настоящему.

Странно, болезнь отступила, словно испугалась градусов.

Все, кажется, прошло. Они наотдыхались вдоволь: накатались на лодке среди тетеревских скал, нанырялись в темной воде омутов, належались на маленьких пляжах, на которые наступали узловатые гранитные корни деревьев с перекрученными, как штопор, стволами.

Вернулись в Киев в начале осени. Знакомые и друзья одобрили загар и тонус.

Пинский приступил к работе в фирме, которую недавно создал и главным делом которой был выпуск рекламно-информационной литературы.

Фирму устроили в полуподвале элитного дома в центре города, сделали евроремонт, повесили яркую вывеску, дали рекламу в газеты, на телевидение, в журналы…Дело завертелось, так что болеть Пинскому было никак нельзя, а тем более лечиться водкой.

Некоторое время все шло хорошо, работа втиснула Пинского в такой ритм, что приходил в себя только поздно вечером в своей постели. А голова уже работала на завтрашние и послезавтрашние дела. И все же подсознательно в нем теперь постоянно жила тревога.