Валерий Мирошников - Жизнь и смех вольного философа Ландауна. Том 2. Ландаун навсегда! (Хохмоэпическая трилогия)

– Ну, вот видишь – все кирпичики у нас уже есть, нужно только их собрать в здание, – улыбнулся Ландаун

– А входить в голодание лучше по Голтису – три дня салаты, три дня – соки, потом – по твоему плану.

Так они и поступили. Ландаун, живущий в естественной среде, проходил все процедуры легко, почти не отрываясь от привычного распорядка, в котором появилось к тому же дополнительное время на чтение, мышление и творчество вместо приготовления и поглощения пищи. Ларисе было трудней, сказывалась городская жизнь, но она честно держалась, хотя иногда ее пошатывало, и Гюльчетай бросалась поддержать ее. А на третий день без воды Лариса просто горела.

– Это нормально! – посмеивался Ландаун. – На заре авиации, когда в кабинах самолетов не было не только кондиционеров, но даже отопления, полярные летчики нашли хитроумный способ переносить мороз. Они меньше пили. Организм обезвоживался, и вода – а точнее раствор разных веществ – в нем не замерзала, не образовывались кристаллики льда, которые разрушали ткани, вызывали болевые ощущения. Так что летчики вполне сносно чувствовали себя на ветру и на морозе.

На пятый день Ларису осенило:

– Вспомнила!

– Прошлую жизнь? – заинтересовался Ландаун.

– Кто сапоги в печку поставил? – предположила Гюльчетай.

– Нет! Вспомнила, где я это уже слышала! У меня было ощущение дежа вю, того, что это со мной уже когда-то было.

И Лариса рассказала удивительную историю одного старого ветеринара.

Много лет оказывая помощь самым различным животным от лошадей до кроликов и от мышей до гадюк в областном серпентарии, он уже зрелым специалистом оказался в ситуации, когда ничего не мог сделать. Его пригласили в один из колхозов-миллионеров, где захворали две коровы-рекордистки, всеобщие любимицы и гордость не только деревни, но и района и области. Председатель колхоза и зоотехник были готовы на все, чтобы Зорька и Ночка выздоровели, но что делать – не знали. Не помог в установлении диагноза и весь опыт нашего ветеринара. Но горе сельчан было так неподдельно, что он вдруг вспомнил уроки своей бабушки-травницы.

Когда он был еще мальчишкой, бабушка старалась ему передать свой опыт в целении людей и животных. Он не придавал этому значения, образ врача, спасающего больного микстурой и таблеткой, уже глубоко сидел в сознании его поколения. Но детская память впитывала бабушкины слова, словно губка. И вот в нужный момент решение всплыло из памяти. Он решил рискнуть. Попросил всех удалиться из коровника, а сам остался. Три дня не давал он коровам ни есть, ни пить, несмотря на жалобное мычание и прочие по-женски выразительные, намеки, взгляды и жесты. Потом неделю давал только воду. Буренки совсем отощали, но в них появилась жажда жизни. Они с удовольствием набросились на свежую зелень, снова стали давать рекордные удои и, как выяснилось потом – прожили и прослужили вдвое больше отведенного коровам срока. То есть фактически получили еще одну полноценную жизнь.

В другой раз ветеринара пригласили на птицефабрику. Когда фабрику построили, то закупили полный комплект кур-несушек, и они честно неслись на протяжении своего куриного века и (как водится, неожиданно для руководства) всем коллективом одномоментно подошли к предпенсионному возрасту. Нестись они перестали, на мясо не годились, птицефабрика несла убытки, начальство хваталось за голову. Позвали нашего ветеринара, и он вспомнил свой опыт с коровами.

Он попросил всех выйти из курятника…

– Ну, ясно, дальше мы услышим ту же историю 3+7 дней, которая подарила несушкам вторую жизнь! – рассмеялась Гюльчетай.

– Да, – подтвердила Лариса. – Куры снова начали нестись, и прожили бы еще одну жизнь, если бы начальство, наученное горьким опытом, не провело постепенную смену курсостава.

– Замечательно! – сказал Ландаун. – Это подтверждает основную гипотезу. Мы на верном пути. Но все-таки это только начало. Первая встряска организма. Следующий шаг – научиться слушать свой организм, почувствовать заново вкус всех продуктов. Чтобы организм понял, что он на самом деле хочет, что ему нужно – какая вода, какая пища. Только твой организм знает, что ему надо – не врачи и не диетологи.

По окончании процедуры 3+7 изрядно посвежевшая и постройневшая Лариса вертелась перед зеркалом и восторженно ахала: она сбросила 5 кг, влезла в свою старую юбку и вообще чувствовала себя прекрасно.

– Ну, положим, сбросить вес в нашем деле было не главное, – философски заметил Ландаун, но Лариса не дала ему договорить:

– Нет, главное! – и бросилась примерять следующую юбку.

В эту секунду Ландаун пожалел, что отказался от палки тибетского гуру. Россия все еще была в опасности, а экзальтированная особа женского пола отвлеклась от великого дела на первой трети дистанции, все внимание переключив на старые шмотки.

Впрочем, скоро некое событие вернуло ему оптимизм.

С кухни донесся тихий (как казалось говорившим) шепот.

– Гюльчетай, у тебя прокладки есть? Дай мне.

– А что? Началось?

– Я же думала, у меня все закончилось, навсегда. Кто же знал, что у вас тут такие дела творятся?

«Что ж, революция женских прокладок вступила в новую фазу! – подумал Ландаун. – И теперь в ней льется нужная кровь…»

А вслух сказал:

– Нечего там секретничать. Ты, Лариса, обязана мне сообщать все данные по нашему эксперименту. Как говорят немцы, женщина не должна стесняться врача, священника, мужа… и Ландауна, – добавил он отсебятины.

– А как ты услышал-то? – удивилась Гюльчетай.

– Организм очистился, чувства обострились. Во время голода в Поволжье в первые годы Советской власти обоняние людей позволяло им учуять подводу с хлебом за много километров. Так и я прекрасно все слышу. А у Ларисы после очищения голос стал ярче и громче, поэтому шепот ее – и раньше-то театральный – теперь чистая дань условностям.

– А у тебя волосы на макушке отросли, – заметила Гюльчетай.

– Это не единственное, что тебя удивит…

До выборов президента оставался один месяц, один месяц до решающей схватки. Все участники лихорадочно готовились, глушили друг друга найденным и придуманным компроматом, выбирали места, где лучше организовать шествия, а где посадить снайперов, и только у Ландауна еще, как говорится, конь не валялся.

Хотя как раз конского топоту было в достатке. Лариса, как та златогривая кобылица из «Конька-горбунка» носилась по заснеженным полям на лыжах, каталась с Матреной с горки и вообще наслаждалась легкостью и здоровьем и била в нетерпении копытом, порывалась срочно ехать в город искать себе мужа или любовника. Но трезвость Ландауна не давала ему остановиться на полпути.