Владимир Данилушкин - Записки от старости. Ироническая проза

Чукчи о чайном дереве предпочитают не высказываться. У них другие приоритеты. Грибочки, грибочки! Что мы знаем о них? Да, мухоморы. О них тебе расскажут (или уже не расскажут) потомки шамана. Как в шахматной игре, жертвуя фигуру, жители села Мухоморное обретают качество. Пусть меньше разума, но он пронзителен. Он – луч лазера. Звук бубна. Нож в бок, фрекен Бок. Добыча радия для радикулита.

И что характерно: мажу бок, и через пару часов отваливаются уплотнения на коже головы, которые я образно назвал рожками. Наступает небывалая ясность, но я сильно опасаюсь за А-Кью. Кстати, я это слово впервые слышал много лет назад, в книге Лу-Синя есть такой персонаж.

А рядом со мной просыпается бывший уголовник, автор эвфемизма «Еха иху эхо мать», кандидат рукоприкладных наук. Весь в татуировках, голограммах и художественных шрамах. С изящно ампутированной первой третью фаланги безымянного пальца левой руки. Можно понять, рассказывает о своей Марине. Называет ее ласково марухой.

Она мне ноги целовала, как шальная, – поет. И делает важное, можно сказать, эпохальное признание: мол, его маруха ему пальцы ног сосала с жадностью младенца, а на пальцах грибок пышным цветом рос и колосился. Это вам не мухоморы и даже не чайное дерево. Это ЕКЛМН!

Ольга Ивановна тоже очнулась и призналась с грустью, что заимела ребенка от фоторобота. Антип звать, тот же ежик, только наоборот. У обычного ежа иголки наружу торчат. У этого – внутрь, да к каждой иголке шприц с дурью. Все ежится Антип. Вот так тип! Вкалывает! Сам себе. Тип. Нет, Антип.

Раньше ей говорили: «Гражданочка, пройдемте». А теперь женщина может и не быть в статусе гражданки. Оформляет, оформляет она гражданство. Гастарбайтер. Поэтом можешь ты не быть. И гражданином тоже. Прилетела, незнамо откуда. Муж на руках носит, а любовник на щупальцах. Да и сама не промах – мастер спорта по стрельбе по летающим тарелочкам и ходьбе налево.

А очнулись мы в домике, наполненном чучелами животных. Он и сам похож на мумию. Музей. Законсервировали по всем правилам. Лет тридцать простоял, теперь разбирать решено и сносить. А тут мы – вылитые экспонаты, с запахом формалина. Вручную будут разбирать, чтобы окружающие деревья не повредить. Значит, и нас тоже. По косточкам переберут. Посаженные в давние годы, тополя и березы разрослись, вылитыми посаженными отцами стали.

Но это еще не скоро случится. Мы еще побудем. А потом через терминалы войдем в анналы. Может, на второй круг закружили. При соответствующем раскладе, разумеется. Если не будут ставить палки в колеса. А то за большие деньги дядька покупает колеса и ставит в них палки, а сам навостряет лыжи. Комон, комон, токсикоман!

Снова утро, снова очнулся. Бок не болит. Как рукой сняло. Я теперь продвинутый Андо, избранный сборник из пылесоса, стиралки, фотокамеры и компа. Как всегда, затея хоть и удалась, но накрылась медным тазом, точно каской. Они ищут меня. С молотком. Молоток большой, как половинка кирпича, но резиновый. Таким таджики выравнивают дорожные плитки при строительстве тротуара. Резиновый молоток – не то, что стальной. Нежный. Примерно как резиновая пуля-дура. Да если руками голову прикрыть, и вовсе пустяк. Глаза пластырем заклеить, чтобы не лопнули.

Птук! Легкий долгожданный удар по затылку. Бесконтактный, между прочим, и смягченный медным тазом, похожим на каску.

Бдупт! – отдалось изнутри.

– Продано!

Аукцион, стало быть. За сколько меня? Не за понюх табаку, надеюсь?

Запись на полях. А ПЕРЕД ЭТИМ ВЕЩИЙ СОН БЫЛ

Будто бы живу в большой, в ночное время кажущейся незнакомой квартире. Дело к полуночи, а хочется по-малому. Иду от выключателя к выключателю. Довольно долго уже иду. С поворотами.

И вот я на кухне, раковина, плита, холодильник. Сидит там, на табурете слабознакомая женщина с вздернутым носиком. Сильно вздернутым, словно это вздернутый на виселице особо опасный преступник. И под влиянием этого образа начинаю с женщиной как-то неправильно, банально флиртовать. Рассказываю безо всякой задней мысли, что приснился писатель Гена Ненашев. Будто бы взял он молоток, с которым делал табуретки и мастерил гробы, по первой профессии, будучи столяром. И вот во мраке раздался незнакомый звук неопознанного бытового прибора, но какого именно, слету установить было невозможно. То ли холодильник, то ли, что менее вероятно, стиралка. И в этот же момент другой квартиросъемщик, тоже писатель, по фамилии Нашев, тоже с молотком, но уже сапожным, вышел на тот же звук.

В квартире мрак, темнота, а они спросонок, не разобравшись в ситуации, напали друг на друга и стали молотками друг друга по башке бах! Охаживать.

Хорошо еще, понарошку, все это столпотворение и коловращение им приснилось, одновременно привиделось в тяжелом сне. Синхронно, как говорится. И это хорошо, что приснилось, а то несдобровать бы им обоим.

Между тем столкновение не прекращается: бьют, бьют молотком о молоток, головы звенят колокольно. Постепенно писатели узнали друг друга, Нашев и Ненашев. Стали радоваться, танцевать. Композитор Арам Ильич Хачатурян, русский композитор из армян, написал танец с саблями, который был люб и дорог мастерам художественного слова. Вот и закружили нечто похожее. Танец с молотками потом так этот экспромт назвали музыковеды.

Пока суд да дело, курносая красавица, посчитавшая, что оказалось на периферии внимания, так и повесила нос. Он у нее даже покраснел. Да и две их оказалось, барышень. Факт, конечно, нуждается в медленном осмыслении. Да не тут-то было. С десяток их набежало – курносых. Каблучками как-то особо стучат: клон-клон-клон. Как десять капель валерианки друг на друга похожи. Стали они к Нашеву и Ненашеву на шею виснуть. В губы, в шею, в лоб, в руки норовят поцеловать. А кто-то и в ноги упал: к стопам приложиться.

Ай ты, Генка, опоссума сын! Вроде бы не столь уж приятно их внимание. Столяр ты, чертов, столько людей зарыто в твоих гробах! Мол, фанатки, что с них возьмешь. Они и в Африке фанатки, рассупонили манатки.

И стали они Нашего и Ненашева тискать. Вроде бы и ласково, и нежно, да уж больно много их, лапушек и заек. Тискают и щиплют.

Увещевали их Нашев и Ненашев. Прям, беда. Наглость – двенадцатое счастье. Тут уж одно из двух – или жизнь, или смерть от любви. А молоток как держали, так и держат. Да они бы и от серпа не отказались и вроде как оба стали бронзой покрываться. Совсем забронзовели. Глубоко в них пошло – бронзовение. И кости, и сухожилия. И кожа бронзовая, благодаря бронзе тело особой тяжестью налилось. Бронзовый Нашев для повышения веса захотел посвятить себя монументальному оформлению города. Нашев чугуном налился, неподъемный. И вот входят мужики в спецовках, пропитанных маслом, которое из головы. Бензорезами в считанные минуты бронзового Ненашева разделали, металл в Корею продали. Чугунного Нашева разделывать не стали. Он и так востребованным оказался. Памятником самому себе встал в центре на солидный фундамент. Молотком в лоб стукни – звенит. Потом автор этих строк проснулся и обнаружил, что курносые женщины исчезли, Нашев и Ненашев тоже.