Любовь Русланова - Умереть не получилось

Наклон кровати – примерно тридцать градусов, голова – наверху, ноги – внизу. Почему не съезжала вниз? На каждое плечо прикрепили по массивной жесткой петле, к которой были подвешены железные грузы, в свободном режиме опущенные вниз к полу. Вся конструкция была призвана растягивать мой позвоночник и возвращать его в исходное положение. Никаких поворотов, для отдыха редко и ненадолго можно было перевернуться на живот. Положения на боку, полулежа, сидя – под страхом смерти. В туалет возможно было ходить только в судно, помыться с помощью кого-то, лежа на каталке, питаться с еле приподнятой головой. И это все в одиннадцать лет, когда до спокойной юношеской подвижности еще было далеко.

Окружали меня девочки моего возраста или чуть старше. Все они носили гипс, но при этом были подвижны и достаточно дееспособны. Мне же уже тогда казалось, что жизнь моя остановилась. В голове мелькал миллион вопросов: как же учеба, спорт, домашняя работа? Как можно пролежать неподвижно целый месяц? А там еще что-то говорили про полугодовой период восстановления и реабилитации, в который совсем, ни при каких условиях не разрешалось просто сидеть, так как нагрузка на позвоночник в этом положении максимальная.

Находясь на перепутье между возрастом ребенка и подростка, я с трудом приучила себя ходить в туалет в вечно холодное эмалированное судно, после чего еще каким-то необъяснимым мне сейчас образом проводила ритуалы элементарной гигиены. Самым страшным было «наделать больших дел» и попасть в перерыв работы санитарок, когда вынести всё это было некому. Дети жестокие, поэтому от соседок по палате помощи я не ждала никогда. А вот пакостей – за милую душу. Ну, не способны дети проживать достойно взрослые проблемы.

Это я понимаю сейчас, тогда же этот день стал знаковым и запомнился на долгие годы. Кажется, я до сих пор помню, какая в тот момент передача шла по телевизору, звуки из которого доносились из общего коридора. Я стала старожилом в своей палате, даже со сложными переломами никто из моих соседок не задержался дольше двух недель. И вот в какой-то момент меня окружили барышни старше меня, к которым приходили мальчики, преимущественно по вечерам. Девочки готовились, красились, ждали. Мое же неповоротливое, да и никому не видное под одеялом тело специальной подготовки не требовало. Чистота моих волос и всего прочего зависела от частоты посещения меня родственниками, мытье происходило только с их помощью в положении лежа на каталке.

Точного времени встреч противоположных полов никогда не было, это происходило просто после ужина. Почему в тот вечер я об этом мероприятии забыла, не знаю. Возможно, потому, что единственное разрешенное для сна положение на спине не позволяло нормально спать. Бессонница и по сей день – одно из самых неприятных для меня явлений, несмотря на то, что она не причиняет физической боли. Приходило много разных мыслей, преимущественно невеселых, видимо, в силу ночного времени. А еще по ночам увозили умерших детей. Это было дважды, но этих впечатлений хватило на всю жизнь. После таких ночей я могла непроизвольно заснуть и среди дня, и вечером, как только этого требовал организм. Видимо, в тот вечер на какое-то время я так и отключилась.

Общение противоположных полов было в самом разгаре, даже я своим неизбалованным прелестями пубертатного периода мозгом начинала понимать, кто кому нравится, кто перед кем выпендривается. На меня внимания обращали мало, да я и не ждала особо. В какой-то момент я поняла, что желание избавиться от лишнего в моем организме растет со страшной силой. Уверенности в себе, да и вообще уверенности в том, чтобы попросить всех освободить палату, у меня не было. Дальше включилась логика: в принципе, я все равно все делаю под одеялом, никто может и не заметить, но терпеть я больше не могу. Нет, но все же это как-то странно – сопровождать групповое рандеву своим испражнением, пусть даже я это делаю уже достаточно ловко, почти на скорость. Больше не могу совсем, принимаю решение.

Начинаю реализовать свою операцию «Под одеялом»: осторожно раздеваюсь, достаю судно, ставлю под себя. В принципе, полдела сделано, и все пока идет удачно, вся компания – через две койки от меня с противоположной от судна стороны. Шумно, весело, можно продолжать. У меня нет другого объяснения (кроме как желание жизни поставить меня на тропу силы) тому, что ровно в тот момент, когда я перешла к основному, порядка пяти-шести девочек и мальчиков вокруг меня затихли, и единственными звуками в палате стали звуки моих дел, приходящихся на дно эмалированного судна…

Сказать, что шесть пар глаз, устремившихся, естественно, в мою сторону, а через секунду и раскатистый групповой смех на весь этаж меня обидели или расстроили, я не могу. Они меня убили. Цвета собственного лица я не видела, но горело оно так, что лучше бы и взорвалось тогда. Слезы лились градом, тело оцепенело, я даже убрать за собой не могла. Всем было очень весело, и я поняла, что поблажек мне не будет и возможности справиться со своей бедой в ближайшее время тоже.

Никто не собирался покидать палату, почему-то случившееся забавляло их достаточно долго, слава Богу, комментариев я просто не помню. Все это время наполненное судно стояло подо мной, и я уже чувствовала родство кожи и его нагретого края. Вынуть его из-под себя тогда было бы полным поражением.

Спасло меня то, что представление получилось слишком громким, на смех компании прибежала медсестра. Ей быстро рассказали о случившемся, она так же быстро всех разогнала и более чем заботливо попыталась вернуть меня к жизни. К жизни без судна и его содержимого.

Не знаю, насколько сейчас драматична описанная картина – мне она запомнилась на 20 лет.

Мне очень хотелось все это просто рассказать маме, но она приходила реже всех – работа, младший ребенок, проблемы старших детей. Надо отдать должное детской городской больнице №7, – я не могу вспомнить ни одного повода для жалобы ни на персонал, ни на условия моего длительного там пребывания.

Немного полегчало: позвонки были растянуты достаточно для того, чтобы продолжать реабилитацию в домашних условиях. Настал день выписки. Сидеть было нельзя, стоять – крайне нежелательно. Как-то полулежа меня усадили в машину какого-то знакомого. Это, кстати, был первый день больше чем за месяц, когда я почувствовала в спине сильную боль, и стало очень страшно, что сейчас меня отведут обратно в палату. Но нет, эта боль была характерна для смены положения и не страшна.

Дома было, конечно, лучше, хоть я никак не могла привыкнуть, что к плечам больше не привязаны свисающие железки. Через несколько недель мне разрешили ползать. В подобных случаях наша система образования подразумевает приход учителей из школы на дом, – они стали приходить. Почему-то особенно запомнилась математичка: она была единственной, кто меня не жалел. И себя тоже. Я лежала на первом этаже двухъярусной кровати (незаменимый атрибут с четырьмя детьми в семье на тридцати восьми квадратных метрах), и мой учитель часто бился о край второго этажа кровати головой, а всем вместе нам никогда не хватало там света. Может, поэтому я математику на вступительных экзаменах в технический вуз сдала хуже, чем физику.

Читать дальше