Валерий Роот - Судьба карает безответных, или Враки

День первого знакомства. Сбор учеников их класса во дворе школы, встреча с учителем. Они подходят разрозненно. Ведут себя сдержанно, изучающе. Некоторые вроде знают друг друга, обращение свободнее, перебрасываются отдельными словами. Классный руководитель, он же учитель литературы, держится ненавязчиво, по-свойски, всем видом показывая, что он равный среди них. Ему лет тридцать; туфли носит модные, с обрубленными носками, по замечанию одного парня. Чужой об этой моде даже не слышал, он вообще не особенно представляет сейчас, о чем говорить, смущается. Ему было бы привычнее, если бы дали какую-нибудь команду; а тут какая-то необязательность, женская компания рядом, руки некуда деть, неизвестно, как стоять, разве что по стойке «смирно», да еще эта близорукость (очки он то носил, то нет)… Лишь душа впитывала новое.

Между нами говоря, заниматься писанием, писать – вещь неестественная, поскольку поглощает целиком, когда хочется просто жить, как обычно. Своеобразное извращение своей природы, наподобие сексуального. Но бывают вопиющие обстоятельства, когда нет иного выхода и необходимо назвать вещи своими именами. Охота пуще неволи. Ради этого стоит пойти на насилие над своей жизнью, ибо существует такое понятие как «духовность», еще существует. Поэтому извини, дорогой Товарищ, что бы ты там ни говорил, извращение будет в пределах нормы.

Итак, дремучесть, неподготовленность общества к необходимым переменам (неразвитость в некоторых аспектах). Ко времени Хрущева уже произошло много необратимых явлений: судьбы, изломанные прямо или косвенно, социально или биологически, начиная с революционных потрясений и хаоса, и далее – сталинские методы правления и репрессии («Четверо из каждых трех человек – враги народа», «Мы поймаем черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет»). Тотальная недоверчивость. Страх и принуждение. Чем это отличается от многовековой рабской психологии? Новые идеалы? Причем же тогда здесь военные методы управления и обстановка страха, как это совместить с расписанным по всему миру трудовым энтузиазмом? Методом ловли несуществующей черной кошки в темной комнате? Построим «светлое будущее» втемную, на собственных костях? Фетиш, дикость, преступная организованность. Удивительно, как этого древнего зверя все еще продолжали ловить при Хрущеве? Но беды передаются по наследству: либо в разных формах скрытые протесты, самоустранение и равнодушие, либо вольное или невольное вредительство близкому окружению (прямое, или недружелюбной, нервной обстановкой, или подорванным здоровьем). Хоть в психологии человека у нас не разбираются, на практике вольно или невольно различные антигуманные вещи используются на потребу российских держиморд: раньше, например, поднимали шум насчет будто бы злоупотреблений бихевиоризмом на Западе, теперь же отчетливо видно, что, как раз наоборот, у нас у всех выработались социально извращенные условные рефлексы. Большинство из нас, может быть, даже не желая этого, уже не может поступать так, как нам нужно было бы поступать для нашего же блага. Были, конечно, отдельные более или менее личности, которые тогда ставились в пример как гармонично развитые, но они погоды не делали и не могли делать. Да и они – разве не продукт своего общества? Было стремление к чему-то более возвышенному, оригинальному, независимому, но одновременно было ощущение невозможности, в частности свободного самовыражения и самоутверждения: либо всевозможные социальные табу, отсутствие эмоционального отношения к человеку, либо субъективные, внутреннего характера препятствия (забитость воспитанием, стереотипы поведения, отсутствие душевного комфорта и эмоционального равновесия, следствия стрессов – неврозы). Была или тревожная духовность, тревожное ожидание чего-то, со скепсисом, или глухая, угрюмая, аморфная и непредсказуемая масса, толпа («Июльский дождь» Хуциева – предчувствие краха). Какое печальное коренное отличие: в западных странах свободу нельзя потерять, даже если она в тягость, у нас же ее нельзя обрести, даже если очень к ней стремишься. Также, как свою биологическую природу, невозможно, оказывается, преодолеть и свою историческую природу… Как бы кстати тут пришлось искусство ансамбля «Битлз», появись оно в СССР легально! Если не в 9-м, то хотя бы между 9-м и 10-м классами нашего поколения, когда «Битлз» достигли мировой известности, эта музыка могла уже звучать широко и открыто. Все равно ведь подпольные записи стали появляться года через два. Чего испугались власти? Ничего кроме благотворного влияния этой великолепной музыки на молодежь, кроме жизненного стимула для нее и ее сплочения, не могло случиться. Так нет, как это у нас принято, действовали по принципу «чем хуже, тем лучше» и при Хрущеве, и при Брежневе. И пропустить не пропустили, и взамен ничего не дали. Несмотря на всю разницу меж собой, два этих деятеля и их круги обнаружили одинаковый «музыкальный вкус». Не пущать, и все тут! Чему удивляться, основа-то одна. Но вопреки запретам, «Битлз» и бит-музыка были и остаются символом поколения послевоенных годов рождения, а для многих это был девиз.

Они нам дали то, чего нас лишило общество: эмоциональное отношение к человеку, то есть искренность, естественность, то есть живую жизнь. Однако это пришло гораздо позже. Поздно. Люди вечны, а души мертвы.