Василий Лягоскин - Грозные волны моря Сулавеси. Третья книга о Серой Мышке

– Копперфильд, – выдохнул кто-то из японцев.

– Нет, – резко повернулся к нему мастер-соотечественник, – это не фокус! Это настоящее чудо. Я такого в жизни еще не видал.

Его слова послушно доносил до русских свидетелей переводчик; японец не стал просить его перевести его просьбу. Он уставился на Николаевича с таким нетерпением и восторгом, что Будылин без всяких слов понял – его просят повторить «чудо» на бис.

– Ладно, – проворчал он, и повернулся сначала все-таки к переводчику, – ты скажи им, что не всякий болт можно вот так, сходу. Некоторые упрямятся, а могут и совсем отказаться.

Скорее всего большинство японцев сейчас мысленно крутили у висков пальцами – или как у них там принято реагировать на слова совсем неопасного сумасшедшего. Но только не Юки Сасаки, человек, который уже успел схватить с верстака проржавевшую гайку-сувенир, и сейчас ожидавший следующего. Он в нетерпении кивнул – явно принимая на веру слова русского мастера о том, что бездушный металл слушает его, человека. И больше того – слушается!

И снова в мрачном, пахнувшем никогда не исчезавшей сыростью и железом помещении часто застучал молоточек. Теперь он стучал дольше и глуше – словно мастер действительно негромко уговаривал неуступчивую пару, болт с гайкой. Второй «сувенир» Сасаки подхватил, не дав ему стукнуться о верстак. Он теперь стоял рядом с Николаичем и снимал весь процесс на миниатюрную камеру, неведомо как оказавшуюся в его руках…

А ровно через три дня этот ролик – короткий и для большинства современных зрителей откровенно скучный – с интересом смотрел глава японской корпорации. Корпорация эта занималась не только производством мотоциклов. Большая часть ее продукции поступала в распоряжение сил самообороны. Поэтому ничего удивительного не было в том, что в небольшом, максимально функциональном, но в то же время уютном зальчике, где и крутили сейчас «кино», находились два человека в военных мундирах. Один из них, с погонами, указывающими на его более важный чин и спросил первым – когда на большом экране телевизора «Сони» громко щелкнул об оцинковку шестой, и последний на ролике болт:

– Это он может делать только с металлом?

Юки Сасаки этот вопрос себе не задавал – ни сейчас, ни прежде. Вся его жизнь, а точнее – в соответствиями с реалиями японского общества – работа была связана с металлом, во всех его проявлениях. Поэтому сейчас он пожал плечами; совсем по-русски, словно заразившись в далекой холодной России вредными привычками.

– Понятно, – сел на место военный, – значит, это надо будет выяснить.

Юки тоскливо подумал, что скорее всего русского самородка он никогда больше не увидит. Каково же было его удивление, когда президент компании, господин Сайто, вызвал его на следующий день и велел (по-японски – предложил) собираться в новую командировку; опять в далекий холодный Ковров. Впрочем, холодным Ковров был разве что в голове этого улыбчивого японца, ворочавшего ежедневно миллионами, а может и миллиардами долларов. На самом деле август одна тысяча девятьсот девяносто девятого года на среднерусской равнине был ничуть не холоднее, чем на Японских островах.

Юки Сасака бился над решением задачи, поставленной руководством, уже целую неделю – увы, пока безрезультатно. Виктор Николаевич Будылин в Японию ехать не хотел. Золотые горы, что нарисовал перед ним с помощью переводчика японский мастер, не помогли. Ни громадный, по сравнению с нынешним, заводским, оклад, ни еще более фантастические подъемные, ни обещание новой, благоустроенной и полностью обставленной квартиры в любой части островного государства, ни…

Сам Николаич ничего против Японии или каких других стран не имел. Он успел еще в те, советские времена, съездить по путевке в Польшу и Болгарию. Вернулся оттуда если и впечатленным, то не до такой степени, чтобы даже помыслить о том, будто он может бросить – на время или навсегда – улицы, дворы и заводы Коврова; города, где он родился, бегал несмышленым пацаном… вообще прожил всю жизнь. И в котором, как он предполагал, эта жизнь и закончится. В общем, он был совершенно доволен собственным существованием, и не собирался в нем ничего менять. Юки Сасаки, уже было отчаявшийся, мог надеяться только на счастливый случай. И такой случился, правда в его отсутствие.

Николаич жил недалеко от завода, в кирпичной пятиэтажке, в двухкомнатной квартире на проспекте Ленина, которую когда-то давно получил, «отстояв» длинную и долгую очередь в месткоме. На жилищные условия он не жаловался; никуда из этой квартиры, в которой жил с женой, дочерью и зятем, переезжать не собирался. Прежде всего, потому, что теперь квартиры никто никому не выделял. Есть деньги в кармане, или на счете в банке – покупай и живи. У Николаича денег таких не было, и как он небезосновательно предполагал, никогда не будет.

– И не надо, – говорил он себе, когда по голове бил невидимой кувалдой очередной выверт капиталистической экономики.

А сегодня, двадцать восьмого августа, Николаича к обычному ужину ждал большой торт и необычайно разрумянившаяся жена Клавдия, Клашенька, как он ее обычно называл. Рядом, у стола, что сегодня был накрыт в зале (одновременно спальне Николаича с Клавдией) крутилась чем-то смущенная дочка, Верочка. Но новость, о которой Будылин уже догадался и которая заставляла сладко сжиматься сердце, дочь выпалила, только когда пришел со смены зять, Сережка, тоже работавший на заводе.

– Ну, хвались, – кивнула дочери Клашенька.

– А чего хвалиться? – совсем залилась румянцем молодая женщина, – в общем… скоро ты будешь дедушкой (она повернулась сначала к отцу), а ты, Сережа…

Муж ее не дослушал – подхватил Веру на руки и закружил по комнате, едва не сбив все с праздничного стола. И Николаич, как-то растерянно улыбаясь, понял, что в Японию ехать придется. Об этом он сначала сообщил Клавдии – ночью, когда за окном перестали бегать троллейбусы и автобусы, и Ковров ненадолго накрыла прохладная тишина. Клавдия почти заснула, когда Будылин негромко – чтобы не разбудить детей, сладко сопящих в соседней комнате, пусть и плотно прикрытой – сказал, словно уговаривая самого себя:

– Съезжу на полгодика. А Верка с Серегой квартиру купят… трехкомнатную. Еще и на машину останется… Даже на две. Буду тебя, Клашенька, за грибами на иномарке возить.

Жена рядом заплакала – практически беззвучно, но Николаич сразу же повернулся к ней, сгреб в объятия, чего – честно надо сказать – не делал уже давно.

– На полгода, – твердо заявил он так же в полголоса, – на больше не соглашусь.

Это решение было мудрым и своевременным. Не согласись он, не обрадуй Юки Сасаки, который примчался с самого утра, за уговоры вместо японского мастера взялся бы другой человек, вернее люди. Виктор Николаевич Будылин все равно оказался бы в Японии, пусть вопреки собственному желанию. Но в новую квартиру Сергей с Верой уже не переехали бы. А так – как оказалось, даже без ведома самого Николаича – для него был приготовлен заграничный паспорт, получена в японском посольстве виза и куплен билет на прямой рейс «Москва-Токио». Точнее, два билета – Сасаки теперь не отпускал Николаича ни на шаг. Следующей ночью, последней в Коврове, Будылин, слушая мерное дыхание Клавдии, уснувшей далеко за полночь, едва не вскочил, и не прошлепал в тапочках к входной двери. Чтобы проверить – не стоит ли там, или даже спит на коврике, свернувшись подобно собачке, его новый японский друг.