Александр Мищенко - Саваоф. Книга 1

– Да, ничего невозможного не будет для вас, милки, в жизени вашей, да-да, горчичное лишь зерно правды имей-тя в себе, и все получится у вас, что желается, – повторил назидательно истовый таловский богомолец и далее повел речь: – И не будут перемалывать землю тогда по указке вашего откормтреста. Души же людей перемалываются, а не земля. И кому ж ты перемолотый нужен будешь теперь, Сеня милый? Как иссохшая трава будешь. Все-оо сгорит, так и знай-тя! Мы дети одного отца небесного. Надо признать и крепко положить: «Прости нас, господи!» Бог кротко умирал за грехи наши. Живых будет судить по делам. Уверовал – хорошо. Нет – низвергнет в преисподнюю земную и скажет: «Отшибить голову этому гражданину!» Горе будет упоенному веселием и вином, Сеня, кто прешпекты только утаптывает. Роскошная жизень – потерянная жизень.

Саваоф читал свою проповедь, и страсть веры все более овладевала им. Проповедь – жанр души русского человека. Свойственно нам советовать другим, наставлять, поучать, опыт свой передавать. Кручусь вот в городе, в автобусе ли еду, в магазине ли нахожусь, в присутственном месте каком-то, иду ли по улице – обостренно вдруг улавливать стал по жестам, словам, взгляду, настрою, что проповедует человек нечто. Подумал: какая-то загадка есть в этом. Отгадку нашел у М. М. Пришвина, раскусил он таких проповедников. Раздел догола будто, объяснив многое: «Читать мораль доставляет удовольствие, потому что, отчитывая, человек, в сущности, говорит о себе, а это очень приятно, и это есть своего рода творчество с обратным действием, то есть не освобождающим, а угнетающим, – творчество бездарных людей». О таких примерно людях в записной книжке у А. П. Чехова: «Кардинский, подобно князю и Вареникову, дает всем советы:

– Я у себя посеял вику с овсом.

– Напрасно. Лучше бы посеяли trifolium (клевер).

– Я завел свинью…

– Напрасно. Лучше бы лошадь».

Страсть, говорят, рождает буйную слепоту, но есть у нее и ценнейшее качество – искренность, а это адамант в нашей жизни. Редкий, сияющий, как кристалл горного хрусталя. Она что-то и будила в Никите, трогала в душе его самое болевое, нажитые уже в жизни им раны. На боли мир стоит. Так вроде бы. И не так. Искусство – это точно! Гляжу на «Портрет женщины с сожженным лицом». Она не была на фронте. Но за два дня до войны ее любимого мужа-военного отправили в Брестскую крепость. Она тоже должна была поехать туда чуть позже. Услышав по радио о начале войны, женщина эта упала в обморок – лицом в горящую печь. Ее мужа, как она догадалась, уже не было в живых. Когда художник рисовал ее, она пела ему прекрасные народные песни… Зерна правды вышелушенными из церковной символики падали в его душу. И Никита слышал о молодых, которые получают в наследство Землю, о том, что будет цвести она, как лазоревые цветы прихоперской степи, пока будут преданы делу отцов новые ее хозяева.

Сеня со вниманием зыркнул взглядом на Саваофа.

– А ты, дед, газеты читаешь, блин?

Тот с достоинством кивнул головой.

– А как же, Сеня-милок? Господь всю Землю разом видит, все скорби людей слышит, и мы, слуги его и рабы о всех братьях во Христе должны думать. Вот и должен я газеты читать, мир весь видеть.

Поймав на себе огнистый высверк в глазах Саваофа, Никита подумал, сколько ж энергии выжгла в нем слепая вера в Христа. И остро, пронзившая его иглою будто, жалость вспыхнула у Никиты к немощному теперь старику, чеканувшемуся словно на вере в бога. Он жил ею теперь, как наркотиком, будто кололся морфием, возбуждая себя. Может быть, самоучку-селекционера в себе загубил этой отравой. А Никита верил и в огромные его блямбы-подсолнухи, и в буйную, как лен, пшеницу, и в гигантские яблоки, а они, по молве в Таловке, упав с ветки, разваливались, как арбуз, на две половинки. О таких яблоках, подсолнухах и колосьях пшеницы, о чудодейной агрономии, о том, чтобы поля тучные и сады стали мерой всеобщего счастья, грезил Никита, как казалось ему теперь, в школьные годы. Сеню ж душили не раз слезы, что бросил он по нужде и уму дурному школу после семи классов.

Не без тайных надежд потянулся сельский парубок сердцем к будущей жене Наталке, думал: грамотная она и поможет ему в вечерке учиться, в техникум или институт поступить. Но затоптали хрюшки, телки и прочая живность в семействе тестя поле надежд и мечтаний, которое он возделывал в душе своей, смели повозки быта и сад. Потерял Сеня и небо: неоткуда было смотреть на него. И заблудился в он в жизни, попав в ее тенета.

– Сеньк, Сеньк, – толкнул его под бок Саваоф, решив вооружить «заблудшую овечью душу» спасительным знанием об окружающем мире. – Господь сотворил и небу, и землю, и солнце, и луну, и рай-дугу.

– Чего-чего? – встрепенулся Сеня. – Радугу, блин?

– Ее самую, рай-дугу, – мечтательно проговорил Саваоф, подняв глаза вверх. – Небу украсил звездой голубой. Я, Сеня, бывает, выйду ночью на улицу, сяду сюда на лавочку и смотрю во-он туда. Около трубы над крышей там крест Петров. А трехсветильник еще есть у престола господня, ковшик божий. Вот и сижу я, любуюсь звездами.

Сеня проницательно, выщупывая душу его, глянул на Саваофа.

– Ты, дед, в бога по правде верующий или так трепешься?

– По правде, Сеня. Верь мне, как священнику.

– Священники брешут, как и ты.

Старик взъершился.

– Не бей-тя их по лбу, а себя бей-тя. Они свидетели, они принимают крест божий. И ничего не боятся. Знаешь, что были такие нестриженцы? Они тюрьмы прошли за веру, жизень отдали.

– А почему различия – стриженцы и нестриженцы?

– А почемуй-то правая и левая сторона есть? Владимир Иванович Вернадский серьезно пытался разобраться в этом в классическом своем труде «Научная мысль как планетное явление», ибо правые есть закрученности материи и левые и симметрия и асимметрия – признак живого или мервого. Психозойская же эра истории Земли (Чарлз Шухерт) потрясает переменами, когда «вместо поверхностных, пластовых вод, почв и источников, создаются новые культурные воды». И не их ли явит космолюдинству планеты нашей биокомпьютерное будущее, какое так или иначе стремительно вырисовывается перед человечеством? Так и в вере?

– Когда ты кончишь голову мне морочить с богом своим?

– Ни-когда! С Богом росстанно не живут, милок. Вмиг вспыхнул в сознании моем эпизод этот. Конец января. По всей России ударили аномальные морозы. По шутке язвительного Коффбоя в Твиттере, «лишь в Якутске легкий морозец» (что им якутам минус 50? Семечки) … Ноги мои в аккурат с нового года уже прихватило, будто замерзли они, стали отстегиваться. Прибегнул к помощи массажиста Саши Шелудкова, занимавшегося в моем литобъединении «Факел». Лежу на диване в своем рабочем кабинете, а он железистыми своими лапами дерет мои конечности, вливая в них целебную энергию. Предпоследний сеанс. Пошел второй час его. Лекарёк мой, наконец, встряхнул свои руки и сказал с веселинкой: