Сергей Долженко - Государственная безопасность. Роман

Урмас сжался… и почти вслед за стуком торопливо вошла шальная Нинель в светлом летнем плаще нараспашку.

– Кого я вижу! – усмехнулась она, небрежно кивнув инвалиду, и обращаясь к Урмасу: – Растлитель малолетних запивает свое горе стаканами водки… Фу, да это самогон!

Сосед смутился, сгорбился.

– Пойду я, – смущенно сказал он. – Заговорил вас…

Поднялся, все как-то с неохотой. У выхода все же не стерпел и шепнул Урмасу:

– Плохо. Очень плохо, когда на столе вместо нашей водки бургундское стоит… Не надо так делать. Не советую… И ей скажи…

– Не буду, – легко согласился Урмас. С облегчением заперев за ним сени, вернулся и попытался открыть форточку или само окно. Пожухлая краска спеклась в щелях, дерево рамы крошилось под пальцами, и от досады он чуть не выбил стекла…

– Оставь! – попросила Нинель. – В этой комнате надо аквалангистам жить, для тренировки. Набрать на улице свежего воздуха – и сюда… Кто меньше протянет, того в шею гнать.

Урмас резко обернулся. Краснота полосой шла по его лицу.

– Почему я должен жить как аквалангист? Почему я должен выбивать это окно, когда оно должно легко открываться? Зачем я примерно сижу, хожу, разговариваю, спрашиваю и отвечаю в том месте, в котором я себя никогда не представлял? Почему ко мне и без моего спроса приходят люди, которых я не хотел бы видеть и в страшных снах?

Урмас запнулся, потому что Нинель беззвучно смеялась.

– Ежик. Иголками внутрь, – сказала она, подошла и с необыкновенной мягкостью взъерошила ему волосы на затылке. Неведомое тепло пронизало Урмаса от макушки до пят. Даже больное подергивание в правом виске утихло…

Она тут же неприятно дернула его за ухо:

– Не кричи. Я сама легкая на крик. Мне даже кажется, что умру я так: вскрикну – и вся моя жизнь через этот крик и улетит…

– Нин, иди домой, я устал.

– Ладно. Как скажешь, начальник.

Он помог ей одеться.

– Тебя проводить?

– Чего это ты спросил? Не надо… До завтра.

Ох, сделать бы так, чтобы очень долго не наступало завтра. Или наступило бы, но другое завтра…

Сполоснул в ведре стаканы, убрал со стола. Выдвинул из-под кровати чемодан, сложил вещи. Настольная лампа никак не помещалась, и пришлось её сунуть в сетку с продуктами.

Поезд на Кустанай следовал через Тар-тары без пятнадцати час. Урмас вышел в начале первого. Но сначала он захотел взглянуть на таинственную, постоянно следящую за ним Лайкову. Подошел к её комнате, постоял, прислушался – обычных непонятных бессмысленных звуков не было, и он решил слегка приотворить дверь. Поднажал коленом, дверь поехала, и в образовавшуюся щель на него снизу, чуть ли не с самого пола, посмотрели два круглых светящихся глаза. Он отпрыгнул, схватил чемодан и побежал к выходу – проклятое ведро опять наскочило на него и зазвенело, задребезжало, казалось, на весь поселок. Оглянулся – за ним по полу бежал кто-то тяжелый, низкий, неповоротливый, издавая знакомые всхлипы и бормотанье… Кожа его вмиг обледенела, он выскочил из сеней, гигантскими прыжками пересек двор и только на ярко освещенной улице встал и снова оглянулся.

Конечно, все это ему почудилось: ни звука, ни ветра; под звездным сиянием блестел мусор во дворе, колодец открыт, на его поверженной крышке красовалась, при этом освещении как новенькая, женская туфля с раздавленным носком; недвижный тополь с голой, остекленевшей верхушкой… все видно как днем, только резче, отчетливей…

Он пошел к железнодорожной станции, удивляясь, что не мог додуматься уехать раньше. Каких-то три-четыре часа, и он будет за сотни километров от этой белиберды. Час, другой, и начнут исчезать Казарбаевы, Аманжоловы, белоглазые капитаны, сумасшедшие жены, любящие при нем раздеваться догола; эта пыль и сковородочная жара – Урмас торопливо, будто убивая в себе, перечислял предметы, живое и неживое, встреченное им в Тар-тарах.

Он почти заканчивал переулок, выводящий на привокзальную улицу, когда увидел две дожидающиеся его фигуры. Замедлил шаг, растерянно оглядываясь по сторонам. Они же пошли навстречу…

Два казаха, немного старше его. Один почти трезвый, хитро и дружески улыбается… другой вперил в Урмаса невменяемо пьяный взгляд и с размаху ударил ему в грудь растопыренной пятерней:

– Тормози, земляк. Разбираться будем… Я тебя, знаешь, как сейчас урою?

Урмас, прикрываясь чемоданом, отступил, пока другой силился справиться с пьяным, хватая его за руки и приговаривая:

– Кончай, Енбек, хорош выделываться.

– В землю закопаю, экинаусцегин… – не сдавался тот, вырываясь…

– Земляк, – шепнул Урмасу трезвый, – он не успокоится. У тебя есть какие-нибудь деньги? Ну, там пять-десять колов?

Он притиснул дружка к изгороди, заговорил ему что-то на своем…

– Давай быстрее, а то я его не удержу!

Урмас зажал коленями чемодан, торопливо распечатал кошелек, достал червонец, протянул…

– Вишь, Енбек, земляк путевый попался, не хочет тебя обидеть… – уговаривал речистый, выхватывая деньги, – еще давай, ну! – прошипел он Урмасу, который покорно достал еще десятку, еще пару трешниц…

– А теперь, кет отсюда, пока я его держу… бегом!

Урмас миновал их, но переулок был настолько узок, что пьяный как-то бурно рванулся и ударил его по колену ботинком…

Прихрамывая, он подходил к вокзальчику. Времени еще достаточно, чтобы спокойно купить билет и сплюнуть на прощанье на тар-таринскую землю.

Счастье, что подходил он со стороны кустистого палисадника – его не увидели, зато он прекрасно разглядел на перроне рослого молодого паренька в милицейской форме, с казачьим чубом из-под еле державшейся на затылке фуражке. Попыхивая сигаретой, милиционер смотрел прямо на Савойского, но видеть его за кустами не мог.

«Если бы меня сейчас взяли, – с трепетом думал Урмас, тихим шагом уходя от железной дороги к шоссе, – мне бы оставалось только признаться в этом чудовищном деянии и надеяться на милость советского правосудия… Господи, какие глупости! И все не в шутку, и все всерьез…»

Шоссейная трасса, вытекавшая из Аркалыка, огибала Тар-тары и уходила на север, в города, где солнце не убивало, а смеялось, где часто шли шумные расточительные дожди, где из каждой тысячи встреченных тобой прохожих никто не знал и знать не мог тебя…

В пятом часу утра с восточных степей стали наплывать на Тар-тары огромные серые тени. Они светлели, скорость их передвижения увеличивалась и, наконец, там, откуда они бежали, высветилась по горизонту ослепительно-розовая черта… звезды бледнели, но все же виделись хорошо и крупно. В центре розовой линии блеснуло нестерпимо алым, и солнце взлетело оттуда сразу на полкруга и сразу раскаленное по-дневному.