Юрий Лубочкин - Сборник рассказов. Ночной гость. Армия, как она есть. Случай на педсовете. «Взвейтесь кострами, синие ночи…»

Прошло уже почти 30 лет с тех пор, как я отслужил в армии, но все люди, окружавшие меня со всех сторон, можно сказать, врезались в мою память с такой силой, что вряд ли когда-нибудь выйдут оттуда. Фильтры времени убрали из памяти или, скорее, затушевали всё плохое, что было там. Да, плохое лучше не вспоминать. Оставим его или представим его в несколько ином, почти весёлом виде. Всё-таки больше было хорошего.

В армию я попал после окончания университета, уже в сознательном возрасте 22 лет. Всё как обычно – выпили, потом военкомат и поезд. С нами ехал добродушный и разговорчивый капитан, он был врачом.

Быстро рассортировали на плацу и отправили мыться, после чего одели в рабочую форму. Я, было, возмутился, что на мне всё висит, но никто не внял моим мольбам. Был ноябрь 1980-ого. Ещё не очень холодно, но на нас одели шинели, а на лысую башку нацепили шапку 62-ого размера. Видно, приняли за Алёшу Поповича. Зато брови и глаза не мёрзли. Оглядевшись, я заметил, что все почти смахивали на меня по размерам, но всё-таки большинство поменьше. Нам объяснили, что должно быть идеальное здоровье, хорошие физические показатели, а на счёт одежды я тоже не прогадал – одевался за 45 секунд, как положено, не расстегивая пуговиц, что очень облегчало процесс ускоренного раздевания.

Сначала карантин, потом учебка. Сначала трудно было бегать и жрать, по команде «Встать»! выходи строиться! Хватаешь со стола всё, что попадётся под руку и запихиваешь в пасть на ходу, давясь и кашляя. К еде тоже привыкали. Сначала, казалось, как можно было так портить продукты, варить так отвратительно, но потом привыкли. Даже показалось нормальным. Более или менее ничего был плов, рисовая каша. Картошка же была чудовищная – синяя и в воде. Вместо мяса, трясущееся вареное сало неизвестного животного. Мясо-то, как выяснилось, сожрали ещё до приёма пищи или унесли по домам приближенные к кухне товарищи и особо доверенные лица. Ещё было хуже с капустой – от неё воняло так, что её не стала бы есть умирающая с голоду гиена или всем известный шакал Табаки из сказки про Маугли. Но фирменным блюдом нашей кухни была удивительная рыба-селёдка, которую, почему-то, держали в бочках (ну это понятно), а потом жарили на огромной сковороде, часто палили до чёрного состояния. Тогда из наших глаз капали слёзы. От вони, конечно. Когда наш прапорщик Зиневич спросил в столовой «Почему в глазах слёзы?», я ответил, что хочу домой. Это тоже была правда, хотя тогда это было от селёдки. Вышеперечисленные шакалы и гиены наверняка бы отбежали от кухни на пару километров. Но человек существо мощное духовно, всё выдержит. А ведь под конец службы мы сильно поправились на этих удивительных харчах. Но когда с утра пробежишь 5 – 10километров становишься менее разборчивым, зато нам давали на завтрак кусочек масла. Говорили, что мы специальная часть, таких больше нет. Почти. Поэтому питание у нас, мол, усиленное. Много перловки (сильно переваренной), макароны тоже были странными напоминали клейстер – густая желтая и липкая масса. Вполне пригодная для приклеивания обоев. Чай и кофе были поразительны – вкус не сравним ни с чем. Это были опилки из грузинских лесов, сильно перемешанных со старыми, мелко порубленными портянками. Видно, они предавали чаю такой омерзительный вкус, да и на сахаре тоже экономили. Но мы привыкли. Через неделю еда почудилась нам очень вкусной, и о ней больше упоминать не будем. Добавим, что не будучи очень толстым я похудел в учебке на 12кг, а к концу службы на этой пайке я набрал 8. Дни в учебке начинались монотонно, с подъёма: «Рота, подъём!». По спичке. Как хорошо, что я похудел – теперь я вскакивал в свою робу с разбега. Все бежали на зарядку «через туалет» как сумасшедшие, выскакивали на «свежае паветра» и начинали бегать по плацу или вокруг гаражей 3,5 или 6км, как вздумается сержанту Семаку. После этого бежали на перекладину. Чтобы не ждать своей очереди, все те, кто не на снарядах, отжимались от бревна или асфальта до ста раз, а иногда и больше. Потом начинался рукоход – длинные, до 60метров, брусья. До сих пор удивляюсь: как я мог проходить их туда и обратно? После зарядки бежали в казарму и застилали кровати, выравнивая их по натянутой верёвке, причем даже полосы на одеялах.

После завтрака начиналась муштра, строевая подготовка. Мы в любую погоду ходили по нарисованным квадратам под барабан на плацу до изнеможения. Строевую ненавидели все. Перед ней нужно было ещё нашить белый подворотничок-кусочек белой ткани под шею. «Внешний вид к осмотру!».

Один час в день проходили занятия по политической подготовке. Под долгую нудную болтовню курсанты дремали на своих пронумерованных табуретках. Иногда раздавался под «звук тишины» резкий удар по полу. Это кто-то «замученный» засыпал на табуретке и падал на пол. Провинившегося жестоко наказывали тут же, на месте двумя нарядами вне очереди. По существу, двумя бессонными ночами подряд на тумбочке. Потом расскажу подробнее. Наказывали за малейший проступок: за поворот головы, забывчивость, за пуговицу не застёгнутую, за плохо подшитый воротничок, за задержку в столовой, но особенно за возражение или неповиновение начальству. Постепенно все привыкли к этим мелочам. Было совсем не обидно, ведь в учебке мы все были одинаковы, все с одного призыва.

Затем снова физическая подготовка на снарядах. Хуже всего было на полосе препятствий – не все могли смаху перелетать через забор в три метра высотой или перепрыгивать с бревна на бревно на высоте два с половиной метра. Все боялись упасть.

Нас ещё раз побрили налысо и привели в часть, где нас ожидал прапорщик по кличке «Мул» – весьма пожилой для армии грузный мужчина, который снова поменял нам порядком износившуюся одежду и сильно стоптанные сапоги на более новую амуницию. Помогал старому Мулу молодой красномордый деревенский хлопец по фамилии Коляда, наш каптёрщик. Ему присвоили уже клику «Мулёнок», так как по фигуре он очень смахивал на своего патрона. У меня с ним сложились приятельские отношения. Потом нас завели в казарму. Посреди огромной комнаты стояла перекладина, лежали блины от штанги, а вокруг была сотня кроватей, выстроенных в ряды. Это была рота. Тут мы спали и занимались спортом. У кровати были тумбочки и табуретки с номерами. У каждого был свой номер. Нас распределили на 3 взвода, которые в свою очередь делились на три отделения во главе с сержантами.

Командиром нашего 3-его взвода был лейтенант Бадун – «Слуга царю, отец солдату». Рослый мужчина с бегающими глазами и всегда свежим розовым лицом. Он всегда старался выглядеть правдолюбцем и ретиво выполнял все команды начальства с полной боевой готовностью, но в то же время в нём было что-то иезуитское. Я не очень ему доверял. Да, к слову, в учебке он тоже нами заправлял, поэтому я уже привык к нему. Вечером нас повели с дружественным визитом в тихую и уютную комнату. При свете настольной лампы за аккуратным столиком сидел добрый майор и пил чаёк. Молодые солдаты выстроились в очередь на откровенную беседу «по душам». По одному, естественно. Все выходили от него почти в умилении. «Какой добрый дядя майор!» А был 1980-ый год. Мне уже 22,а не 18. Внутренний голос говорил, чтобы язык не опережал мозги. Вы, конечно, поняли мой намёк. Майор-добряк был особистом, и у него была такая работа, чтобы вызывать ребят на откровенность. Но меня так просто не взять, уже видел это. Майор улыбнулся при виде меня, предложил чайку, закурить, ответил, что не курю. Предложил рассказать о близких, не скучаю ли по дому. Спросил о девушке и пьянках «на гражданке». Ответил, что не знаю вкуса алкоголя и с девушками не гулял никогда. Всё время учился как В. И. Ленин «учился и снова учился». Слегка раздосадованный майор-доносчик наконец отпустил меня восвояси. Я посмотрел в зеркало нет ли нимба у меня над головой. А ребята раскалывались. Некоторые рассказали многовато, не выдержали, и я больше не видел их – перевели в другие части. Они оказались «неблагонадёжными».