Александр Ступников - Сдохни, но живи…

© Александр Ступников, 2016

художник Валентин Губарев

ISBN 978-5-4483-2402-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ты про выколотую свастику, а тебе – о буддизме. Ты про «зиги», а тебе – о древнем Риме. Ты о любви, а тебе – о девках. Ты о героях, а тебе о рекламе. Ты о достоинстве, а тебе – о ценах. Ты – о Родине, а тебе – об идиотах. Ты о людях – а тебе о колбасе. Ты о Кампанелле, а тебе – о мандавошках.

Впрочем, о Кампанелле и раньше мало кто знал…

Это была такая удивительно красивая шубка. До колен. Коричневая, с длинным густым ворсом и большим пушистым воротником, на который падал и долго таял, совсем как я при ней, белый поволжский снег. И еще, это было чудо. Только недавно, в декабре, нас перевезли из Монголии в Саратов, а в середине января ко мне прилетела Она. Соврав дома, что у нее практика вместо студенческих зимних каникул. И совсем без денег. Сэкономив из карманных рублей только на билет туда-обратно: Минск – Саратов – Минск.

Денег не было и у меня. Какие деньги у солдата – путейца, призванного работать с лопатой и ломом на трассе, в степи.

– Ничего, разберемся, – сказал Володя Хачатурян, армянин из Ленинакана, теперь Гюмри, с которым мы сдружились сразу после моего приезда с другими отморозками, кого, по сути, выслали из монгольских степей обратно в Россию. А я, с большим трудом, напросился с ними, уговорив даже растерявшегося от неожиданности командира батальона.

– Ты понимаешь, кого мы отправляем сейчас обратно? – спросил тогда комбат – Самых отъявленных и уголовных. Тебе что, у меня плохо? Через год спокойно вернешься домой, в свой университет. Я знаю, что исключили. А здесь, всех отправляем, кому место в тюрьме. Понимаешь, как и с кем опять будешь где-то начинать?

Это был золотой русский мужик, мой комбат, майор.

– Понимаю, – ответил я тогда, как оказалось, чуть позже, явно не понимая. Когда заскрипел, как металл на морозе.

Но это было первое чудо – вернуться. Пусть далеко от дома, но дома.

А потом случилось и второе. Незнакомый Саратов оказался для меня единственным городом во всей великой стране, где жили близкие отца. Он и сам из тех краев. Я успел встретиться только с одними, живущими бедно, в одной комнатке маленького частного дома. Познакомился. И запомнил, потому что вкусно, за год, поел. Но это оказались потом действительно родные люди. Зимой, в их доме – комнате мне одному, в той же самоволке, под страхом гауптвахты, армейской тюрьмы, можно было поместиться только на полу между двух диванов. А тут вдвоем…

Хачатурян, между тем, собрал у ребят целых тридцать рублей. Их не вытряхивали – их дали. Девчонки и даже очень редкие у кого-то жены издалека к ним, на втором году армии, не приезжали.

– Рестораны вам не нужны, – пояснил Володя – Ресторан я вам проставлю. Это мои проблемы. А купить поесть хватит. Вопрос в другом – где ты ее, когда приедет, устроишь? Она знает? – Нет, – удивился я – Она об этом и не думает.

– На гостиницу денег у тебя нет. Да и солдату номер не дадут по военному билету. Вы что, будете ночевать на вокзале? Так тоже нельзя.

Накануне, только приехав, я сразу пошел к ребятам-связистам. И они, поздно вечером, после отбоя, уже заполночь, давали мне связь с Ней. Связисты были на втором этаже штаба части. И надо было иметь известную наглость и удачу, чтобы заходить туда, после вечерней поименной поверки и отбоя, проскакивать наверх и обратно, опасаясь попасться на глаза дежурным офицерам. А потом еще, через двор, нырять, оглядываясь по сторонам, в казарму. Но я шел. Терять было нечего. А что такое камера, на время, уже знал. Не страшно. Тоже жить можно, если действительно хочешь жить. А не ждать, пока придет какое-то «время».

С Ней мы обычно говорили час и больше. Ни о чем. И, разумеется, бесплатно. Ребята прикрывали. Но вскоре один из них остановил меня у казармы и показал кивком зайти на лестницу. Я даже не помню, да и не знал его имени.

– Будь осторожен, – сказал парень – Тут приходил офицер из особого отдела, кто-то сообщил, что ты ходишь звонить. Он расспрашивал нас, интересуешься ли ты на каких волнах мы работаем, какая у нас аппаратура. – Ты, что? Я в технике полный ноль, – возмутился было я. – Мы так и сказали. Правду. Но кто знает, что у них в мозгах? Есть и больные. Будь аккуратен и, если хочешь, приходи поговорить со своей девчонкой только в мое дежурство.

Я тогда не спал всю ночь. – Ну, думаю, вернулся ты на Родину… Поэтому и звонил уже редко. А тут и она прилетает. Но куда?

Это была проблема. И опять – чудо. Кто-то подсказал попробовать найти каюту у стоящих зимой на приколе корабликов на Волге. Я ушел в самоволку и стал искать, обходя военных и патрули. Места там не было. Но морячки, проникнувшись, подсказали странный адрес. Часть общежития строителей, но расположенное в многокомнатной квартире обычного жилого дома. И вскоре я уже стоял перед звонком в дверь. В длинном коридоре там были пять комнат, где жили мужики-строители, работающие в три смены.

– Ребята, – просто сказал я открывшим и слегка ошалевшим от солдатской формы и моего рабочего бушлата – Служил год в Монголии. Тоже стойбат, только на железнодорожной трассе. Перебросили сюда и моя девушка на днях, сообщила, прилетает….

Почти без слов они освободили нам комнатку, где был только стол у окна и две одноместные, солдатские же кровати на панцирных сетках – пружинах с простым одеялом и простынями.

– Мне нечем заплатить, – напомнил я. – Еще бы… – не удивились они – Но в магазин сбегай.

Вскоре, тряся яйцами и поджилками по сторонам, чтоб не нарваться на военных, с четырьмя бутылками дешевого вина, в сетке, я вернулся и получил ключ от общей двери.

Русских, не по названию, настоящих, я встретил впервые только в армейской Монголии и там, в Саратове. Такие вот удивительные оказались люди. И много. Спокойные, терпеливые и не злобные. Если сам не гнилой. Попадались и другие, но гораздо реже. Та же мелкая шушера, даже при погонах. Не больше. Так она есть везде: и планктон, и пираньи.

А тогда, уже на следующий день прилетела она. В королевской своей шубке. Я повез ее в эту комнату, как в шикарный отель. И мы оба даже не подумали, что это нечто иное. Думают, когда неспособны, убогие, чувствовать.

В части, узнав и удивившись – бывает же такое? – мне сразу дали… неделю отпуска с условием, что я каждый день должен там появляться. Трасса в степи начнется с февраля, а пока можно. И это тоже – Россия.

И мы гуляли. По городу и по морозцу. Днем. А вечерами…

– Знаешь, что я больше всего запомнила, – сказала она как-то через много лет после этого – Последний вечер. На столе бутылка простого вина, колбаса, порезанная на ужин, на газетке, полумрак куцей лампочки, тишина и падающие снежинки за окном. На зеркале чистого яркого звездного неба. То медленно, то густо. Это было чудо.